Три Нити
Шрифт:
— И что случилось потом? — спросил я, когда молчание затянулось.
— Он исчез, — отвечал Ишо, моргнув, будто спросонья. — В один день просто взял и исчез. Может, сам Эрлик забрал его; а может, он жив и по сей день, но сломлен тем, что увидел… Так или иначе, лишиться жизни или разума — незавидная участь. Вот что значит иметь слишком хороших учителей!
— Но ведь я видел Чеу Луньена во время Цама!
— А, это другой, — отмахнулся почжут. — Просто заместитель; не чета прежнему. Впрочем, не говори ему, что я так сказал, — еще обидится. Да и вообще…
Он приложил к губам пальцы в жесте,
— Пойдем-ка, милый, — прошипел Шаи таким голосом, что меня озноб пробил. Икнув, я медленно сполз с постели, на прощание не забыв еще раз поблагодарить Ишо. Почжут прижал к сердцу пухлую ладонь и с улыбкой отвечал:
— Я все-таки рад, что тогда не убил тебя.
[1] Так называемый картуш (sn) изображает связанную кольцом веревку, защищающую окруженное ею имя. Позже данный иероглиф также использовался для обозначения самого слова «rn» — имя.
Свиток IX. Отступник
Шла вторая зима с тех пор, как Кекуит перестала согревать Олмо Лунгринг. Золотой город внизу, весь в пятнах снега и зеленого льда, походил на поверхность озера, замерзшего в одну секунду, вместе с волнами крыш и пеной резных украшений. В очагах трещал, искрясь, хворост и тлел кизяк; плотные клубы дыма висели над домами и пухли медленно, как сухари в молоке. В конце месяца Черепахи ударили морозы; толстые глиняные горшки, которые гончары по привычке оставляли на ночь во дворах, поутру с хрустом ломались под пальцами. Заиндевевшие дарчо уже не качались на ветру. Паломники и попрошайки попрятались в лакхангах, и даже вороны реже горланили на крышах, чтобы не глотать обжигающий воздух.
Вечерами над Северными горами всплывало неповоротливое созвездие Черепахи с шестью лучистыми звездами на панцире, а следом гналось, разевая зубастую пасть, хищное созвездие Макары. Это был знак того, что приближался Цам; я ждал его с ужасом. Если бы мне опять пришлось остаться у постели Железного господина и если бы то… существо появилось снова, теперь оно точно добралось бы до меня; в этом я был уверен.
Но время шло, а бог не выказывал никаких признаков болезни: его голова не клонилась к груди, спина не сгибалась дугой, речь и взгляд оставались ясными. Сиа радовался, приписывая его здоровье действию лекарств; я же малодушно сомневался в искусстве старого лекаря, но иных причин тому, что хворь отступила, не находил. Как бы то ни было, Железному господину не нужна была сиделка… и все же в день накануне Цама он позвал меня к себе.
Это было на исходе часа Обезьяны, незадолго до наступления темноты, когда тени отрываются от корней и плывут в воздухе без цели и направления, точно водоросли, разбросанные течением. В это время можно увидеть, как все вокруг загорается особым светом, идущим не от гаснущего солнца, а будто бы изнутри предметов: дерево и металл, ткань и камень превращаются в таинственные зрелые плоды, сквозь прозрачную кожицу которых проступает медовая сердцевина. То ли из-за этих золотых сполохов, то ли
Повинуясь его жесту, я подошел ближе. Железный господин был занят тем, что рассматривал чортен — один из многих, собранных богами. Только в этом был какой-то изъян: его стенки едва сочились тусклым, синеватым мерцанием. Лха недовольно нахмурился, поскреб ногтем поверхность в поисках щербин или трещин, а потом вздохнул и сунул негодный чортен в рукав. Странно, но он вдруг напомнил мне лису, тайком крадущую куриные яйца! Эта мысль ободрила меня достаточно для того, чтобы спросить:
— Чем я могу служить тебе, господин?
Бог окинул меня пристальным взглядом: от макушки до хвоста и обратно, будто снимал мерку… А может, и правда снимал — знать бы только, для чего?
— Я много слышал от Шаи о том, как ты помогаешь работникам внизу. И Сиа говорил, что ты просишь дать им наши лекарства.
Тут мои потроха заныли, предчувствуя неладное, и я уже раскрыл рот, чтобы бормотать оправдания…
— Можешь взять их.
— Ч… чего?
— Можешь взять их — но не больше, чем Кекуит производит сейчас. Ее силы и так на исходе, поэтому пользуйся тем, что есть… И, разумеется, тайно — больные не должны знать, что исцелило их. Пусть приписывают это удаче, колдовству или молитвам.
Я низко поклонился, пыхтя от счастья, как каша на огне.
— Хм… А это дело тебе по душе, Нуму?
— Да! Еще как!
— Хорошо, — Железный господин кивнул, наградив меня мягкой, ободряющей улыбкой, — потому что я попросил Нехбет дать тебе доступ к садам княжеского дворца и к теплицам Бьяру. Там растет множество лечебных трав, привезенных из южной страны и даже с других махадвип. Скоро это будет единственное место, где их можно достать, — так что распоряжайся этим богатством с умом.
— Но… но я ведь не лекарь! Может, лучше отдать их тем, кто учился этому ремеслу?
— Разве Сиа не учил тебя? О болезнях, вызванных расстройством тела, ты знаешь не меньше, чем самый лучший из врачей Олмо Лунгринг. О болезнях… иной природы позаботятся другие. Конечно, ты можешь взять себе помощников, если найдешь толковых.
Я еще раз поклонился, пытаясь унять дрожь. Такой милости я никак не ожидал; она вселяла и радость, и тревогу! Мои сомнения не укрылись от Железного господина:
— Я вижу, ты не уверен в своих силах. Но послушай, Нуму, — скромность не должна становиться обузой. В Старом Доме мне рассказывали историю о лекаре, который родился среди простого народа, но был так искусен и добр, что после смерти его стали почитать как бога. Вот и тебе пора занять свое место среди богов — это не только честь, но и обязанность. При должном старании ты можешь принести много пользы. А значит, отказываясь от своего предназначения, ты причинишь вред — и себе, и другим.
— Мое предназначение? Моя дхарма… — прошептал я, как громом пораженный.