Три Нити
Шрифт:
— Разве не удивительно, как устроены живые существа? Ты знаешь, например, что, если вытянуть в нить все кровеносные сосуды в теле обычной жабы, этого хватит, чтобы обвязать кругом Бьяру?
Я что-то промычал в ответ, не зная, умиляться или ужасаться; это явно развеселило Железного господина.
— Да не бойся! Я прочитал об этом в книгах, а не вывел через пытки бесчисленных жаб… Хотя не поручусь за тех, кто эти книги писал.
— Ну, извините, — буркнул я. — Откуда мне знать, где источник божественной мудрости — в книгах или… этом, как его… эмпирическом опыте? Особенно после того случая с Чомолангмой. Он мне до сих пор в кошмарах снится.
— Да, это… наверное,
— Господин, а если бы я тогда не отступился и все же решил стать колдуном? У меня получилось бы?
— Ты мог бы стать отличным колдуном, Нуму. Может быть, даже почжутом.
Я уже открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь самодовольное, но глянул на лха — и осекся. Хотя все вокруг дышало полуденным жаром, Железный господин кутался в тяжелую накидку, будто продрог до костей. Трава по сторонам от него клонилась к земле — низко, как от ветра, отворачивая прочь венчики и метелки семян; серебряные листья ракиты, падая, не задевали его волос. И вдруг мне, простому лекарю-недоучке, стало жаль великого бога: он был совсем чужим здесь — ни дать ни взять, голодный дух, вечерами заглядывающий в приоткрытые окна домов.
— Что ж… Пожалуй, я рад, что не стал во все это впутываться.
— Я тоже, — кивнул Железный господин. — Ты мог бы стать почжутом… а мог бы сломаться, как Камала. Присмотрись к ней как-нибудь. От рождения она наделена колдовским даром, но что хорошего он принес ей? Она оказалась между явью и сном, в мире видений, которых она не понимает, духов, которых не умеет подчинить, голосов, которые не может заставить замолчать… Впрочем, не будем о грустном, — тут он тряхнул головой и запустил пальцы в пруд. — Смотри. Что скажешь на это?
На раскрытой ладони лха лежал кокон из золотых чешуек, похожий на флаконы, в которых придворные женщины носили благовония. Не понимая, откуда такая штука взялась в саду, я наклонился поближе — и тут же отскочил, потому что изнутри вылезли омерзительные лапки, вроде паучьих. Железный господин засмеялся.
— Не бойся. Это ручейник; он безобиден. Обычно они строят коконы из веток или другого мусора, который найдут на дне. Но князь насыпал им золота, и вот что получилось.
Драгоценная штука ярко блеснула на солнце; кое-где в ней попадались крохотные ракушки, полупрозрачные, как разведенное водою молоко.
— А это что? — спросил я, указывая когтем на черную продолговатую бусину. Бог уставился на кокон в неподдельном изумлении.
— Зерно пшеницы. Это я принес его?.. — он недовольно хмыкнул и, вытряхнув уродливую личинку, сунул кокон в карман. — Если увидишь ее ростки — сразу выкапывай, иначе этот сорняк сожрет весь сад так же, как наверху.
— Я думал, в Когте так и было задумано.
— Нет. Эту пшеницу вывели давным-давно в Старом Доме. Она растет и в холоде, и в жаре, на любой земле, с водою и без воды… Вот только из-за своей живучести она заполонила все; пожалуй, только до Ульев Семем не добралась. Сколько ее ни травили, бесполезно! Даже в месектет выросла, хотя землю для корабля просеивали чуть не по песчинке.
— А есть ее нельзя?
— Она не ядовита, но насыщает чуть лучше древесных опилок — и на вкус такая же. Если холод придет в Бьяру слишком рано, мы, пожалуй, высадим ее в окрестностях города… Но пока это не нужно.
— Нехбет тоже говорит, что зерна хватает. В Бьяру пришло меньше переселенцев, чем ждали…
Железный господин кивнул, соглашаясь. Его светлые глаза, не отрываясь, смотрели на меня, и я вдруг вспомнил испуг бедной Нехбет, когда
***
Мне и раньше доводилось слышать о том, что в Бьяру творится что-то странное, но я не придавал особого значения слухам. Да и как можно всерьез верить тому, что после вечерней зари колдуньи-совы прилетают к спящим коровам, чтобы выдоить их досуха? Что последователи старых богов приносят идолам кровавые жертвы и по утрам на перекрестках находят чаши с отрубленными языками и вырванными сердцами, плавающими в красной шецу? Что шанкха травят народ лепешками с перетертым борцом просто так, из пустой злобы? Если хотя бы десятая часть этих сплетен была правдива, город лишился бы доброй половины жителей.
И все же после разговора с Нехбет холодные и липкие сомнения вползли в мой мозг. Мне стали сниться кошмары: по утрам я просыпался от того, что сердце колотилось о ребра, как раскрученный музыкантом дамару, но ничего не мог вспомнить. Признаюсь, мой нрав это не улучшило: мало-помалу я становился таким же смурным и мнительным, как Шаи, и так же, как он, завел привычку подозрительно оглядываться по сторонам. Но сын лекаря хотя бы знал, чего боится! А я даже не был уверен, что у тревоги есть веские причины. Однажды на Стене и правда бесследно пропал рабочий… Но его обнаружили через пару дней в канаве на другом конце города, без штанов и чуба, зато с запахом перегара, подобно ядовитым испарениям Лу сражавшим все живое на девять шагов вокруг. Узнав об этом «чудесном спасении», я так разозлился, что сам чуть лоб ему не проломил… но вместо этого плюнул на все и зарекся искать таинственных врагов.
И вот в первый день новогодних праздников, когда двери жилищ раскрывались нараспашку, выдыхая на прохожих облака пыли и сора, я отправился из дворца в Бьяру, чтобы просто повеселиться: поесть жареных пирожков, погреться у уличных костров, подивиться на масляные цветы и фигурки, которые потом будут растоплены и розданы народу, и забыть наконец обо всем плохом. Внутри скалы будто бы стало темнее; многие ниши, в которых раньше стояли чортены, опустели. Правда, оставшихся светильников было весьма много; дюжине усердных счетоводов понадобилось бы не меньше года, чтобы перечесть их все! «А что, если разбудить все стада желтобрюхих садагов, и стаи водных Лу, и выводки ньенов, спящие здесь? — размышлял я, отдуваясь и перепрыгивая через бесконечные ступеньки. — Они, наверно, заполнят всю страну с востока до запада, от Мизинца до перевала Стрелы и перельются через горы, как мычащий, пестрый потоп…»
Задумавшись, я пропустил ход, который вел под озером прямо в Бьяру и, чтобы не поворачивать назад, выбрался вместо этого неподалеку от северной части Стены. Ее крыловидные отростки чернели в сером свете полудня, подымаясь слева и справа от Мизинца на три четверти от его немалой высоты. Несмотря на праздник, здесь суетились сотни рабочих и шенов, надзирающих за порядком; кое-где виднелись рыжие, белые, черные спины баранов и яков — если повезет, я мог бы одолжить одного и добраться до города по поверхности. Но не успел я и шагу ступить, как почувствовал странный зуд на холке. Готов поклясться, это был чей-то взгляд! Он жег, как упавший за шиворот уголек, но когда я обернулся, то никого не заметил.