Три Нити
Шрифт:
Вдруг странная мысль посетила его: на двух нижних уровнях животные с желтыми глазами — жабы и ящерицы — мешали ему подняться наверх, а животные в белой чешуе — стрекозы и пауки, — наоборот, помогали. Не будет ли и здесь так? Но чем ему могут помешать ежи? И чем помочь — скорпионы? Неподалеку как раз ползал один — большой, гладкий, как серебряное зеркало. В клешнях скорпион сжимал черного жука, покрытого глухою бронею; даже прорезь между надкрылий срослась так, что насекомое походило на ларец без ключа. Он осторожно протянул руку; скорпион взобрался на подставленные пальцы как на ветку или стебель травы — такой легкий, что он даже не почувствовал перебора лапок, — пересек ладонь и ускользнул куда-то. Скоро он напрочь забыл о.
Страж начал уставать. Хотя день мало-помалу угасал, от провала все еще тянуло
И вот, когда воздух наполнился тенями, а ступени из белых стали темно-красными, страж поднялся, хрустя костями и потягиваясь; стянул с носа куски залапанного стекла, захлопал выпученными глазами. Расширившиеся зрачки блеснули рыжим; родившийся в подземелье, страж наверняка видел ночью лучше, чем днем. Пришлось сжаться еще сильнее: случайный всполох света или отблеск на панцире мог выдать его… Но обошлось. Страж направился в другую сторону — туда, где по стенам тянулись ровные ряды водоносных труб.
Убедившись, что преследователь далеко, он бросился к лестнице и побежал вверх, перепрыгивая через ступени, не обращая внимания на хруст мелких стекляшек под ногами, и преодолел уже почти половину пролета до следующего уровня, когда наконец увидел преграду. Это был заслон из прозрачного вещества, больше чем в три роста высотой, в ширину занимавший несколько ступеней. В сумерках ему почудилось, что в толще заслона расползается что-то ветвящееся, живое… вроде сети кровяных прожилок? А еще вокруг кто-то щедро рассыпал самоцветов — блестящих, крупных, размером с его кулак, с голову, а то и с таз, в которых помощники носили жаб по праздникам! Внутри каждого темнело что-то — как будто потроха, которые сунули вымочить в тарелку с водой и уксусом; да это и были потроха! Сердца, кишки, сизые желудки — внутренности ежей, вывалившиеся из клеток истончившихся костей. Сюда зверьки, скопившие слишком много яда, приходили, чтобы окончательно окаменеть; из их тел, за годы сросшихся между собою, и состояла преграда.
Он коснулся холодной твердой поверхности; поскреб ногтем, но не смог отщепить ни крошки. Тогда он попытался влезть по заслону, цепляясь за впадины и бугорки, когда-то бывшие ежиными лапами или носами, но пальцы всякий раз соскальзывали, и он срывался вниз. В отчаянии он забил в преграду ногами, руками, врезал со всей дури плечом, чуть не вывихнув его, — все впустую! Хорошо, что у него не было голоса, иначе он закричал бы от злости и привлек внимание стража.
Стоило подумать об этом, как внизу замаячила низкорослая тень. Страж добыл воды и возвращался обратно на свой пост… и, конечно же, сразу увидел его. Два белых глаза провернулись в складчатых веках. Издав какое-то торжествующее бульканье и выставив перед собою рогатину, его преследователь затопал вверх по ступеням. Он застыл, не зная, что делать; вперед его не пускала преграда. Прыгать вниз?.. Нет, так он просто разобьется! Пока он колебался, страж подобрался совсем близко и одним ловким движением выбросил вперед рогатину, поймав его за шею и прижав спиною к заслону. Он задергался, пытаясь вырваться, — бесполезно!
Гадкая, тошнотворная беспомощность! Если бы он умел плакать, то заплакал. Почему он так слаб? Почему так жалок? Так не должно было быть! Во всем происходящем было что-то ужасно неправильное: в том, что он не может преодолеть заслон, не может отбросить это жалкое маленькое существо, а только извивается всем телом, будто мягкий бледный червяк, раскачивается, повиснув между железных зубцов рогатины, пока страж подбирается к нему, перебирая руками по древку, точно слепой, идущий по веревке. Он уже чувствовал его запах — сырой, землистый, — видел растопыренную пятерню со страшными, серповидными когтями на безымянном пальце и мизинце… В последней попытке освободиться он отчаянно рванулся, тряхнув головою, и вдруг что-то серебряное упало с его темени и хлопнулось прямо на лицо стражу. Скорпион!
Страж взвизгнул от ужаса, выпустив из рук рогатину. Разозленная тряской и толчками ядовитая тварь скользнула
Стражу в это время удалось прогнать скорпиона, и теперь он уткнулся мордой в прозрачную преграду и молотил по ней кулаками, шипя от злости; разок попытался использовать копье, но то отскочило, выбив сноп искр. Некоторое время он наблюдал, как преследователь скачет, верещит и грозно вращает глазами; голым он походил не то на ящерицу, вставшую на задние лапы, не то на облысевшего крота. Потом, оставив его за спиною, побрел вверх по ступеням и шел, пока хватало сил. Но ночь становилась темнее, и воздух остывал, а с ним остывала и густела кровь, замедляя свое течение. В конце концов, не сходя с лестницы, он растянулся на еще теплой ступени и заснул.
***
Его разбудил свет: горячие лучи кусали щеки и губы, пробиваясь даже сквозь плотные заслоны век. Они падали будто со всех сторон — сверху, слева, справа; только внизу, на пройденных им уровнях, еще шевелились испуганные тени. Из-за этого каждый предмет вокруг — самый мелкий камешек, самая невесомая соринка — пропитался раскаленной белизной. Прикосновение к ним обжигало, словно он пытался сунуть пальцы в тлеющие угли.
Когда глаза немного привыкли к избытку света, он завертел головой, озираясь. Оказывается, ночью он остановился посредине лестницы, ровно между полом и потолком четвертого круга. И как отличалось это новое место от всех предыдущих! Там, в жилищах ящериц, жаб и ежей, царил полумрак; воздух дышал водяными парами и сахарным духом гниющих растений. Там границы мира отмечались прочными стенами, а земля под ногами кишела норами, рытвинами и провалами — тайниками, будто нарочно устроенными, чтобы прятаться юрким тварям. Здесь не было ни мглы, ни укромных уголков, ни стен! Точнее, от них остались одни обломки: надтреснутые столпы, железные балки, торчащие из бетона, как клыки из белесых десен; а между ними — провалы, пустота, сквозь которую виднелся… внешний мир?
Внизу лежала пустыня: тяжелые волны черного песка расстилались, покуда хватает глаз; вверху — багровое небо. Сизо-розовые облака двигались в нем, как накипь в котле, которую перемешивает черпаком ленивая рука. Там, под землей, он уже видел отражение этой круговерти — в зеркалах, подвешенных над грибными полями. Колодец (или, точнее, башня, внутри которой он жил, сам не зная о том!) уткнулся в самую сердцевину неба — туда, где находился источник света, белый, пылающий, неподвижный. Распахнув рот от изумления, он смотрел на бесконечные, мертвые пространства до тех пор, пока резь в пересохших глазах не стала невыносимой. Тогда, не выдержав, он моргнул и опустил взгляд.
Пол четвертого круга густо засыпал песок, за долгие годы нанесенный ветром внутрь башни. По нему сновали красные муравьи с руку размером; тонкие длинные лапки придавали им странное сходство с пауками. Вид у насекомых был воинственный: головы поблескивали, точно медные шлемы, на груди бряцали панцири, усеянные коралловыми шишечками-бородавками; даже брюхо во время бега они держали торчком, наподобие занесенной булавы. У некоторых муравьев были к тому же мощные, грозные челюсти; он сразу понял, что это — здешние стражи. Взобравшись на вершины барханов, они наблюдали за сородичами, копошащимися внизу, и время от времени издавали рассыпчатое пощелкивание — знак того, что все в порядке. Те особи, у кого оружия не было, рылись в песке, откапывая что-то бледное и влажное — корни или личинок? — а потом тащили добычу вверх, по колоннам и балкам, проводам и трубам.