Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

По пятнистому камню ползли глубокие борозды — то ли вырезанные чьей-то лапой, то ли выточенные дождем. Они закручивались в спирали, вроде раковин или завитков-нандьяварта[15], и исчезали под густыми травами, подымавшимися от земли волнами темной и светлой зелени. Вдруг ирет нырнул вниз, под сумрачный полог леса, в заросли высокого папоротника, похожего на павлиньи хвосты и стрелы из старой бронзы; те качнулись и расступились, открывая узкую трещину в стене, — и мой провожатый вплыл внутрь заброшенного дворца.

Там было еще темнее, чем снаружи; только вверху мерцали золотистые пятна, такие размытые, будто я открыл глаза под водою. Зато борозды

на стенах стали отчетливее, набухли наподобие напряженных жил; с их краев, как из грядок, свешивались пучки засохших растений, над которыми кружились желтые насекомые. Кое-где в каменных выступах скопилась влага, образовав маленькие озерца. По их поверхности бегали тонконогие водомерки. Некоторое время из-за стен еще слышался лес; но чем дальше ирет продвигался вглубь извилистых коридоров, тем тише становилось вокруг, пока наконец звуки не исчезли вовсе. Солнце не проникало сюда, но ирет освещал свой путь лучом холодного света; тот выхватывал из черноты выступы и наросты, мягкие, влажные и пористые, как шляпки грибов, и какие-то прозрачные сосуды, расколотые, покрытые густым соляным налетом. В отличие от кипящих внутренностей Когтя, этот дворец казался мертвым — вся жизнь, какая была, вытекла из него, ушла без остатка в землю.

Наконец ирет прошел него насквозь и поднялся вверх, к небу, скрипу ветвей и неумолчным крикам птиц. Прямо перед ним по разрушенным стенам и крышам прыгали обезьяны с рыжей шерстью; перепархивали по веткам пестрые попугаи, вцепляясь когтями в спелые плоды; а цветы дышали таким густым ароматом, что его золотистые вихри ясно виднелись в горячем воздухе. И мне взаправду показалось, будто с плеч рухнул огромный груз — вся тяжесть лет, накопившихся внутри этих пустых чертогов, как пыль по углам.

— Вот что нам удалось обнаружить, — снова заговорила Кекуит. — Ковчег, принесший в этот мир жизнь: растения, зверей, птиц… и, вероятно, вас, вепвавет. Откуда он прибыл? Когда? И как выглядел мир до этого? Был ли он населен Лу и другими чудовищами или здесь не было ни души? Мы не знаем. Очевидно одно: мы не первые, кого поймала эта планета.

***

— Министр! Со всеми богами идешь ты,

Солнце с месяцем, Сурью и Сому,

Ты несешь: чашу крови и чашу сомы

С пеною через край.

Ты даешь богатство тому,

Кто совершает жертвы,

Собирательница сокровищ,

Первая из достойных;

У тебя есть много пристанищ,

Ты — источник множества жизней,

Пищу даешь ты всякому,

Кто дышит и слышит речи.

Ты готовишь мечи и стрелы,

Чтоб убить ненавистников царства,

Ты зовешь на войну народы,

Пропитав собой небо и землю, —

Так ты стала величьем.

Больше полугода я провел в жилище богов; короткое северное лето подходило к концу. Синие скалы за стенами Когтя днем и ночью мокли в дожде и тумане. По утрам спросонья

мне мерещилось, что это стая сутулых хищных птиц, слетевшаяся пировать над телом долины, над ее кустами и деревьями, сквозь зелень которых уже проглядывали обглоданные кости веток. За прошедшее время я изучил повадки лха; звуки их речи стали привычны, и меня уже не смущали разговоры об иных мирах, висящих в пустоте в бесконечной дали отсюда. Я даже начал обмениваться приветствиями с вороноголовыми, когда встречал их в коридорах Когтя или в саду, а с Падмой почти подружился. После той памятной ночи, оставившей мне ужас в сердце и плешь на затылке, маленькая демоница в знак извинения подарила мне рогатого жука в коробке из ореховой скорлупы. Жук был хорош — блестящий и гудящий, как ганлин; волей-неволей пришлось помириться.

И все же некоторые жители Когтя оставались для меня загадкой — например, Нехбет, женщина-гриф. Я ни разу не встречал ее со дня Цама, но со слов Сиа знал, что богиня была казначеем Когтя и, по сути, управляла всеми богатствами Олмо Лунгринг. Молочные реки и масляные ручьи текли по земле, повинуясь ее приказу; огромные стада овец и коз покидали родные пастбища, и тысячи яков, склонив лунные рога, отправлялись в путь по одному ее слову. Мне вспомнился старик-счетовод в Перстне и его книги с бесконечными записями о съеденном и выпитом. Такие же, наверное, были и у Нехбет, только огромные, с дом величиною, в переплетах из слоновьих шкур, с челюстями крокодилов вместо застежек. И на их страницах, которые могла перевернуть только дюжина воинов с железными крюками, было сочтено все добро, что только есть в стране: каждый колосок ячменя в поле и каждое зернышко в колоске, каждая пестринка на яйце куропатки и лоскуток шелка в сундуке бережливой хозяйки!

— Нееет, она, конечно, занудная, но не настолько, — возразила Падма, с которой я решил поделиться своими мыслями, пока помешивал над очагом варево из мяса и крапивы.

— Ты как знаеш-шь? — спросил я — между прочим, на языке богов, который твердо вознамерился выучить.

— Ну так она моя мать все-таки! Что ты так удивляешься? Не знал разве? По-моему, семейное сходство очевидно. Я тружусь не покладая крыл — и Нехбет не может сидеть без дела. Думаешь, из всех дваждырожденных только она и Сиа не спят сейчас там? — тут вороноголовая постучала пяткой по полу кумбума. — Потому что не спится!

Тут Падма с жутким хохотом протянула ко мне лапы, по локоть измазанные соком граната, который она только что грызла.

— Ай, не трогай! — вскрикнул я, уворачиваясь от липких прикосновений; лишний раз мыться не хотелось. — А скажи тогда, почему ее никогда не видно в Когте?

— Нехбет почти всегда внизу. То в Перстне, то во дворце князя, то в Длинном Доме — считает что-то, взвешивает и проверяет. Скучная у нее работа.

— А я жил в Длинном Доме, когда мы с дядей приехали в Бьяру!

— Вот как? — равнодушно протянула Падма и снова захрустела гранатом.

— Почему же я никогда не видел, как она проходит наружу через сад?

— Тем выходом мы пользуемся только по праздникам. Чтобы пройти в город и Перстень, есть другие пути — через скалу и под озером. Только — тшш! Никому не говори, а то не отобьешься от желающих заглянуть в гости.

Я на всякий случай кивнул, размышляя, на что похожа дорога под озером — и каково это, идти по своим делам, когда над головою затопленным лесом лежат груды костей и проплывают в воде, как клецки в супе, утопленники с выпученными глазами?