Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

— Нет. Я понимаю, почему ремет долго чурались колдовства, — а Сиа так и до сих пор упорствует. Не качай головой, Нуму; не торопись осуждать. Это не от глупости; ты ведь не будешь спорить, что Сиа очень умен? Чтобы постигнуть науки Старого и Нового домов, нужно иметь мозги. И частью своего большого мозга Сиа понимает, что мир дня тонок, как бумага, — одно неосторожное движение, и он порвется. Так что, если не готов столкнуться с тем, что находится с изнанки, нужно быть осторожным; нужно нести перед собой обыденность, как воин несет свой щит… и не высовываться из-за него; иначе получишь по носу.

— А что тогда случится?

— Ну,

посмотри хоть на бродячих колдунов в Бьяру — если они не шарлатаны, то скорее всего безумны: грызут камни, спят в собственных испражнениях… Обдери их лохмотья и увидишь, как конечности гниют или усыхают, пораженные сотней болезней. И среди шенов, с которыми Уно носится как с писаной торбой, каждый год находится один-два, которые… ломаются. Что уж говорить, даже среди нас… — но тут она легонько стукнула себя пальцем по губам и замолкла.

— Что же там такое, с этой изнанки, что так вредит всем? Оно злое?..

— Не злое — просто другое. Если вытащить рыбу на воздух или засунуть птицу в воду, им тоже придется не сладко; а ведь ни воздух, ни вода не злые.

— Утке в воде хорошо, — возразил я.

— Да ты зришь в корень, Нуму! — Палден Лхамо засмеялась; хоть я и не понял, что ее развеселило, это был приятный звук — как будто уши погладили обратной, пушистой стороной листка мать-и-мачехи. — Вот только Сиа — не утка, так что пусть лучше верит, что колдовство — обман, а мои маски — грубые образины, которые только и годятся на то, чтобы морочить толпу. Может, это и неправда, зато старичку спокойнее.

— Зачем же ты сама выбрала такое опасное ремесло?

— Хм… — богиня потерла подбородок и сдвинула брови, будто мой вопрос и правда ввел ее в раздумье. — Знаешь, в Старом Доме рассказывали сказки о полуженщинах — полуптицах, которые жили на скалах посреди океана и заманивали мореходов прекрасными песнями. Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит, тот не вернется домой никогда…

Тут Палден Лхамо повела левой ладонью — и личины, одна за другой, стали оживать. Веревки стали шерстью; ленты — перьями; медные и серебряные заклепки — чешуей; и вот уже на меня смотрели черные чайки с алмазными клювами и морские звери с загнутыми клыками, остромордые белые лисы и рыбы со стеклянными гребнями надо лбом. Вздрогнули, раздуваясь, резные ноздри; пустые глазницы налились бледным огнем.

— Смотри. Все это — дары, которые я принесла с изнанки мира; то, что я смогла сохранить в дереве и камне. Они могут казаться уродливыми, даже пугающими; их пасти производят вопли, и кашель, и хрип. Но вместе они соединяются в песню, красивее которой нет ничего, ни в этом мире, ни в других. И эта красота… она стоит того, чтобы рискнуть.

— А я могу услышать ее?

— Не боишься?

— Очень боюсь, — прошептал я, чувствуя, как во рту стучат друг о друга зубы. — Но очень хочу.

Палден Лхамо склонила голову, оценивающе оглядывая меня от макушки до хвоста. Ее красноватые зрачки мерцали из-под белых ресниц, как костры сквозь снегопад. А потом она сказала:

— Что ж, попробуй, — и вдруг громко щелкнула пальцами.

Все личины разом разинули рты и клювы и выдохнули что-то — но звука не было. Только по коже прошел озноб, заставив шерсть стать дыбом.

— Я ничего не услышал!

— Не огорчайся; большинство не слышит. Оно и к лучшему.

— Нет, не к лучшему, — буркнул

я расстроенно. — Неужели Сиа все-таки прав, и я самый обычный?.. Но почему же тогда меня украла сова?

— Сова?

— Да. Белая такая, с красными глазищами. Здоровая! Если б не дядя, она бы меня утащила. Если честно… после того, как я увидел, как Падма превращается в воронов, я думал, что это была ты, госпожа, — промямлил я, чувствуя себя все глупее — зачем бы жене Железного господина похищать меня? Безродный щенок — невесть какая ценность! Стоит ей пожелать, шены принесут дюжину таких на блюдечке с вайдурьевой[17] каемочкой! — И во время праздника, когда я стоял рядом с Чомолангмой, ты смотрела на меня… Я думал, ты меня узнала.

— Ох, Нуму. Я смотрела на тебя потому, что не каждый день увидишь такого… храбреца, бросающегося прямо под копыта быку.

Ее слова заставили меня поджать хвост от стыда. Все время, проведенное в Перстне и Когте, я отчего-то верил, что боги вьются надо мною, аки мухи над медом, а на деле меня принесло сюда случайно, как прилипший к каблуку комок грязи. И теперь всю жизнь придется провести взаперти — даже не по веленью судьбы, а потому, что сам дурак! Обида и печаль захлестнули меня, забурлили в горле и под веками. С великим трудом я втянул воздух и вдруг разревелся.

— Почему мне нельзя выйти наружу?.. — мычал я, размазывая слезы и слюни по шелковым рукавам нарядного чуба. — Мне тут гру-у-устно!

— Ну-ну, — богиня успокаивающе похлопала меня по спине и протянула чашку, до краев полную какой-то жидкости. Я выпил без колебаний, даже не глянув внутрь: сейчас нектар и гной мне были едины. Правда, внутри оказалась обычная вода. — Мне жаль, Нуму, но пока что тебе нельзя в одиночку покидать месектет. Ты еще слишком мал и не сможешь позаботиться о себе сам… А у нас некому за тобой все время приглядывать. Ты же понимаешь?

Я уныло кивнул и уставился на белое дно чашки. На нем был выдавлен узор, повторяющийся всюду во дворце: круглое солнце и пара крыльев, знак ремет, научившихся путешествовать среди звезд. Должно быть, они тоже чувствовали себя пленниками в наших краях.

— Не расстраивайся. Знаешь, что? Мы можем взять тебя в город во время Цама. А потом, когда подрастешь, начнешь выходить наружу сам. Хорошо?.. А сейчас мне уже нужно идти. Отдай, что принес.

И правда, я совсем забыл о поручении лекаря! Засунув лапу за пазуху, я поспешно извлек из амба мешочек с перетертыми лепестками и протянул богине. Она ослабила узелок и вытряхнула на ладонь немного пыли — желтой, как сердцевина свежего яйца.

— Передай Сиа, что следующим летом этих цветов надо будет набрать с запасом. Еще пара лет, и все Северные горы будут покрыты льдом.

— Все горы?! Но там же еще живут рогпа! И самадроги пасут свои стада. И еще там водятся снежные львы, и дронги, и оронго… куда им всем деваться?

— Пойдем, Нуму.

— А куда ты идешь?

— Спасать вас — рогпа, и самадроги, и даже дронгов с оронго, — Палден Лхамо остановилась у порога, поджидая меня. Я торопился как мог и, спотыкаясь, последовал за нею сначала вниз, потом — на север, по темному коридору, вокруг которого бурлило и чавкало нутро дворца. Наконец мы остановились у той границы, где заканчивался Коготь и начинался Мизинец — у стены из гладкого багрового стекла. Та казалась непроницаемой, но, когда богиня подошла ближе, перед нею открылся проход.