Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

— Ирет чего? — переспросил я; вроде как «ирет» значило глаз, а вот первое слово было для меня загадкой.

— Ирет того! — передразнила Падма. — Неб ирету — это те, кто управляет… такими летающими штуками, которые стреляют молниями.

— Ааа, помню! Мне Сиа про них рассказывал. Но он говорил, вы давно перестали ими пользоваться.

— Ага, перестали, еще во время Махапурб. Из-за них Камала умерла тогда… Да что тебе рассказывать! Ты ж еще мелкий, все равно не поймешь ничего.

— Чего это не пойму! — в который уже раз поразился я странностям богов. Почему-то самые простые вещи, известные даже слепому щенку, казались им невероятно сложными. — Я знаю распрекрасно, что вы все переродились по нескольку раз. Между прочим, ничего особенного — все так делают. Мне бродячий составитель гороскопов как-то рассчитал, что я в одной из жизней

был курицей, но совершил благое дело, накормив собою святого отшельника, — и за это мне позволили родиться среди разумных существ.

— А я в прошлой жизни была княжною, прекрасной и утонченной, и сияла, как луна, или солнце, или лампа накаливания… Что, не веришь? Ну, не верь, кто тебе запретит, — Падма пожала плечами и в один присест, жадно причмокивая, выпила всю тарелку супа; вышло не больно-то утонченно. И все же любопытство во мне пересиливало сомнения, а потому я продолжил расспросы:

— А ты правда убиваешь врагов Железного господина?

— Бывает. Мы вообще много чего делаем.

— Что, например?

— Ну… всякое, — она помолчала, то ли размышляя, то ли пытаясь прожевать кусок засохшей лепешки. — Вот прошлым летом случай был: в окрестностях Бьяру убили одного торговца, довольно богатого. Закололи одним из ножей, которым овец режут. Вот только из вещей ничего не пропало — ни деньги, ни товары; и, главное, нашли мертвеца в запертом доме! Засов был опущен, окна затянуты бычьим пузырем — никто не смог бы выбраться через них, не оставив дыр; с крыши тоже не спрыгнуть — высоко. Жена торговца, вернувшись под вечер с городского рынка, не докричалась до мужа. Зато ей показалось, что в доме кто-то воет пронзительным, жутким голосом. Она кликнула местного шена, тот созвал соседей покрепче; всем миром они вышибли дверь — и увидели труп; а пока они толклись внутри, снова раздался вой и скрежет, будто кто-то скребется прямо внутри стен! А на следующий день половина жителей слегла от неведомой заразы. Как тебе такое, Нуму?

— Это наверняка колдовство! — прошептал я, творя перед сердцем защитный знак.

— Вот и местные так решили: мол, кто-то напустил на дом торговца злых духов. Те убили хозяина, а потом вырвались на волю и принялись вредить остальным жителям. Даже виновного нашли — какого-то ростовщика, которому мертвец долг не возвращал; уже собирались отрубить ему уши и язык… вот только знаешь, какие признаки были у болезни, которая поразила соседей торговца? Кручение в кишках, тошнота и понос; такое бывает не от козней духов, а если выпить или съесть что-то несвежее. И что бы ты думал? Все они пили шо, заквашенный одной женщиной, большой мастерицей этого дела. И вот тогда наши вороны полетели к ней и увидели во дворе щенка, как две капли воды похожего на торговца; тут-то все и сошлось. Смекаешь?

— Эмм… нет.

— Ну это же так просто, Нуму! — вздохнула демоница. — Она была любовницей торговца — и уже давно; они даже устроили в доме потайную дверь, чтобы она могла спрятаться в застенке, если вдруг кто придет. Только петли забыли смазать, вот те и скрипели; этот звук жена и соседи и приняли за вой духов. Дверь ту вороны заметили по движению воздуха; они это чуют перьями на носу… Но, видать, когда женщина родила сына, она решила потребовать от торговца денег или еще чего и отправилась к нему, оставив шо киснуть на солнце. Она-то думала, что скоро вернется, но все вышло иначе. Когда любовница явилась на порог, торговец затащил ее внутрь и крепко-накрепко запер дом, чтобы никто не вошел ненароком; а потом голубки поссорились — и так уж случилось, что она его заколола. Ну а тут на пороге возникает жена и как начнет стучать! Женщина, конечно, испугалась и не нашла ничего лучше, чем спрятаться в знакомом месте. Когда дом заполонила толпа народу, она выбралась наружу и сделала вид, будто пришла вместе со всеми; в суматохе никто и не заметил. Потом она вернулась к себе; и все бы сошло ей с лап, вот только шо на жаре совсем скис — и все, кто купил его на следующий день, отравились. Так я ее и нашла.

— Ты умная! — восхитился я; Падма аж раздулась от гордости.

— Да, я такая. А недавно я спасла молодую девушку. Мать оставила ей и ее старшей сестре неплохое наследство — большой дом, землю и кое-какие накопления, но с условием, что до замужества всем будет распоряжаться их отчим. Тот был лютого и жестокого нрава и много крови попортил сестрам, но вроде не возражал, когда старшая решила наконец выйти замуж. Вот только вскоре она начала

жаловаться на то, что во сне ее преследует звон железа и свист — а потом, в одну из ночей, бедняга закричала так, что перебудила весь дом. Когда сестра прибежала к ней в спальню, та стояла у постели — глаза остекленели, дыхание прерывается; она только и успела сказать: «Полосатый хатаг…» — и умерла. Все, конечно, решили, что это демоны украли ее жизнь: в дом не мог пробраться убийца, да и следов насилия на ее теле не было. А потом замуж собралась и вторая сестра — и что бы ты думал? Ее тоже стали будить звон и свист! Вороны услышали, как она жалуется своим подругам; ну я и решила проверить, что это за диво — и разведала немного о прошлом ее отчима. И угадай, где он жил прежде? В южной стране!

— Эээ… и что?

— А чем славится южная страна, Нуму?

— Ну… там тепло. И много зверей. И всякие колдуны — кто по раскаленным углям ходит, кто на гвоздях спит, кто змей заклинает…

Падма звучно щелкнула пальцами.

— Вооот. Этот полосатый хатаг, про который говорила старшая сестра, был ядовитой змеей — памой, которую отчим привез в Олмо Лунгринг. Днем они вялы и медлительны, а вот ночами охотятся и готовы напасть на добычу куда больше себя. А еще следы укусов памы крошечные — в шерсти не увидишь… Через дыру в стене убийца запустил гадину в спальню старшей сестры и с младшей собирался поступить так же. Но мы вовремя его остановили.

— Оо! И после такого — неужели в Бьяру еще остались преступники?..

— Они всегда есть, сколько ни лови. Так что работы у нас хватает… Эх, жаль, у вас нету отпечатков — тогда все было бы гораздо легче.

— А что это?

— Смотри, — Падма взяла мою лапу и коснулась подушечек пальцев; от щекотки я аж вздрогнул. — У вас здесь кожа гладкая. А у нас — тут она раскрыла свою ладонь — как будто покрыта мелкими морщинами. Они у всех разные, даже у близнецов. И стоит что-то потрогать…

Вороноголовая с силой надавила большим пальцем на тарелку, соскребла немного сажи со старого горшка, посыпала то же место и легонько подула. На боку посудины осталось пятно, в котором и правда можно было различить узор из волнистых линий!

— Ух! — выдохнул я, не уставая удивляться, до чего же чудные эти боги — мало того, что без шерсти, так еще и с морщинистыми пальцами. — Получается, Падма, ты умная. А кто из вас самый сильный? Утпала, да?

Демоница громко фыркнула в ответ.

— Ага, конечно! То-то он взял себе самую простую работу — разносить туда-сюда сплетни! Может, дело и нужное, но все равно не больно-то он утруждается. Думаю, Камала сильнее всех. Она первая придумала, как вселяться в зверей и птиц; да еще и наловчилась проникать в головы самых разных тварей. Я вот могу только в воронов и галок; а у нее в распоряжении глаза, носы и языки на любой вкус… И знаешь, кто ее любимец? Моль! Говорит, у нее нюх лучше, чем у снежного льва[13]. Но я думаю, это потому, что во всем мире только моль и Камала жить не могут без гор одежды… Так и получается — если ограбят какой-нибудь дом, я сижу и думаю, а Камала просто обернется стаей моли и сразу скажет, сколько вору лет, какого он роста и веса, давно ли мылся и что ел на обед. А дальше уже Пундарика найдет его. Он найдет кого угодно, где угодно — такое у него свойство. Ну а мне остается только исполнить приговор, если ваши князья почему-то не могут это сделать.

— Нечестно это. Тебе достается худшая часть.

— Это верно, — кивнула Падма; ее губы сжались в маленький, темный круг, похожий на смоченную в красной туши печать. — Но ничего не поделаешь! Кто-то должен и этим заниматься. Зло в мире — оно как гнездо мокриц под половицами; если забудешь про него, то глазом не успеешь моргнуть, как оно уже расплодилось и лезет изо всех щелей! Правда, иногда даже мокрицу бывает жалко раздавить. Но, может, в следующей жизни ей повезет больше; зато в этой она уж точно никому не навредит. Поэтому я и не бросаю свое дело, в отличие от трусов вроде Утпалы…

Будто устыдившись своей разговорчивости, она грохнула пустой тарелкой о стол и с хрустом потянулась. Надо думать, то каменное ложе, на котором вороноголовая спала днем, не отличалось удобством. Да и размером оно было великовато… Стоило мне подумать об этом, как с языка сам собою сорвался еще один вопрос:

— Госпожа, прости за дерзость, но почему ты меньше ростом, чем другие лха?

Щеки Падмы вспыхнули, как пролитое в огонь масло, и я уже приготовился лишиться слишком длинного языка… но она только улыбнулась.