Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

Тут я, припомнив уроки Ишо, отвечал, что на севере расположен Уттаракуру, шлем мира, золотой в лучах солнца; на западе — красный Апарагояна, где с великим грохотом и шумом вырывается наружу подземный огонь; на востоке — белый от испарины Пурвавидеха, поросший дождевыми лесами, и на юге — Джабудвина, засеянный синими камнями. А Олмо Лунгринг находится в самом сердце южного двипа, окруженная неприступными горами. Выслушав это, Железный господин продолжал:

Верно. Хотя восемь веков назад здесь не было ни дзонгов, ни дворцов, ни даже глиняных домов шингпа, мы сразу поняли, что нашли кеми[5]— мир, похожий на Старый Дом. Землю, которая

могла принять нас. Поэтому мы с ругпо условились разбудить первую сотню спящих и исследовать ее; после этого Кекуит должна была продолжить намеченный путь.

Тогда это решение казалось верным.

Корабль вошел в тонкие слои Шу. Свет звезд, пройдя сквозь толщу воздуха, померк и стал красным — будто в небе разбросали рдеющие угли. Другие ремет должны были проснуться через шесть часов; а до тех пор я вернулся к себе, оставив Кекуит попечению ругпо, и попытался уснуть.

Но какой-то сон разбудил меня — кошмар, которого я даже не помню. Устав бороться с тревогой, я встал и отправился в командную рубку — но там не было ни души. Хуже того, Кекуит молчала, сколько я ни звал ее. Тогда я спустился к Меретсегер — если корабль был поврежден, хранительница первая узнала бы об этом, — и в ее покоях встретил ругпо.

Его глаза блестели, с губ свисали нити пенящейся слюны; будто слепой, он шарил пальцами по стенам, горящим красными огнями, — движения казались лишенными смысла, но каждое из них отдавалось болью во внутренностях Кекуит. В правой ладони он все еще сжимал сен[6] — оружие, убивающее на расстоянии. В дальнем углу я увидел Меретсегер, черную, как тень. Она была без сознания; за ее затылком блестела полоса крови.

Когда ругпо заметил меня, он закричал:

— Не подходи! Не подходи! Иначе я направлю корабль на землю, и мы все пропадем!

Он выплевывал слова, как непрожеванную пищу, одною рукой направляя на меня оружие, а другой продолжая перекручивать кишки Кекуит. Пол под ногами дрожал; казалось, все вот-вот развалится на части. Я не мог тратить время на то, чтобы усмирять безумца… поэтому я убил его.

Ругпо умер быстро — и все же успел выполнить угрозу. Кекуит рухнула вниз — мне удалось только замедлить падение.

О том, что случилось дальше, знает каждый шенпо: в дыме и пламени боги спустились на землю, небесный дворец увяз в расплавленном камне Когтя, как муха в меду. Раны, нанесенные Кекуит, были глубоки. Даже сейчас, через много лет, ее ядро не может разгореться в полную силу; ей уже никогда не подняться в небо.

Но падение было только началом наших бед. Следом пришла болезнь. Ты наверняка слышал о ней от Сиа: у нее не было имени; от нее не было лекарства. И мы не знали, что делать — покинуть корабль, рискуя выпустить наружу неведомую хворь, или запереться внутри, сделав месектет своей гробницей. Если бы речь шла только обо мне, я бы принял эту судьбу — но страдали другие; меня же болезнь, будто нарочно, обходила стороной. Все же, став новым ругпо, я велел закрыть двери корабля. Мне казалось, лучше пожертвовать тремя сотнями ремет, чем целым миром.

А пока мои товарищи умирали, у подножия скалы, там, где сейчас плещутся воды Бьяцо, собирались племена Олмо Лунгринг. Денно и нощно их старейшины протягивали к небу ладони, красные от хны и жертвенной крови, и призывали своих богов. Разгадать наречия вепвавет было несложно: скоро мы смогли понять каждое слово. Они молились, заклинали — и просили привести к ним отмеченного болезнью, чтобы они могли исцелить его. В конце концов я согласился.

— Почему ты передумал? — хотел спросить я. — Что убедило тебя? Слова колдунов? Жалость к страдающим ремет? Или что-то еще, чего ты и сам не помнишь?..

Но тогда я смолчал; а теперь мне уже никто не ответит.

В

первый раз к рогпа отправилось семеро ремет: трое наблюдало, четверо несло носилки с больным. С корабля за нами наблюдали через глаза — ирет. Когда мы ступили на землю, скользкую от жира сожженных жертв, долину будто затопили пестрые волны — черные, рыжие и белые. Это были спины распростершихся перед нами.

Затем вперед вышли ведьмы и колдуны; их языки, вываленные до подбородка в знак приветствия, парили на утреннем морозе; на шеях бряцали ожерелья из нанизанных на веревки ребер — кто знает, чьих? В лапах они держали горящие ветки можжевельника, двойные барабаны и погремушки из копыт оленей и дронгов. Приблизившись, они пустились в пляс, громко вскрикивая и ударяя тлеющими прутьями друг о друга так, чтобы в воздух поднимались искры. Пока они окуривали нас дымом и обдавали огнем, другие вепвавет раскладывали на плоских камнях подношения — и торопливо отступали, подгоняемые наседающей толпой. Скоро перед нами выросли груды даров — самородки золота, серебра и полосатого железа; шершавые куски янтаря размером с баранью голову; бусины из «глазастого» агата; шкуры красных и серых лисиц, барсов и медведей; опахала из хвостов яков; нити речного жемчуга; капалы трех видов — из сухих белых черепов, из высыхающих желтых, из красных, еще сочащихся влагой, с растрепанными гривами и выпавшими из орбит глазами. Внутри этих жутких сосудов помещались куски свежего мяса и горячие потроха, лиловые сердца, отрезанные лапы, носы и языки; рядом лежали веера из хлопка, какими сейчас раздувают костры, и чаши с шецу.

Когда колдуны перестали плясать, они смочили лапы этой кровавой жижей и, стянув с больного покрывало и одежду, начертили на его теле знак: от ключиц до низа живота, от правого до левого плеча. После этого все вепвавет, мужчины и женщины, старые и молодые, уселись на землю. Трижды прохрипел ганлин; в первый раз, когда он замолк, колдуны воскликнули:

— Приди!

И во второй раз:

— Приди скорее!

И в третий раз:

— Приди скорее, мы приготовили тебе пир!

Затем ударили барабаны, затрещали колотушки, и неисчислимое множество глоток принялось мычать, реветь и бормотать. Вепвавет раскачивались из стороны в сторону, то вскидывая над головами пестрые ладони, то опрокидываясь назад дугою. Тогда еще не было единых молитв и порядков, и каждый говорил в силу своего разумения, перебивая соседа:

— Я отдаю свою плоть алчущему, кровь — жаждущему, кожу — нагому; ветер моего дыхания остудит того, кто страдает от жара; мои кости станут дровами костра для того, кто страдает от холода; мои ребра станут домом для тебя, мои потроха станут постелью для тебя; моей гривой оботру твои ступни. Приди, приди скорее! Приди, я приготовил тебе пир!

Когда гул голосов стал почти невыносим, вепвавет, не сговариваясь, выхватили из-за поясов оружие — тесаки, ножи и волнистые кинжалы. Уреи на наших шлемах пришли в движение, готовясь защищаться, но те и не думали причинять нам вреда. Не переставая бормотать и вскрикивать, несчастные отсекали куски своих тел. Большинство срезало волосы и когти, но были и те, кто лишил себя ушей, пальцев и языков. Трое воткнуло лезвия прямо в шеи — кровь широкими струями хлестнула из ран, заливая бедра и икры и камни долины.

Вдруг больной содрогнулся, вздохнул и приподнялся на локте; его взгляд, до того мутный от страдания, прояснился. Колдуны тут же кинулись к нему, укутали, как ребенка, в черные шкуры, скрепленные полосами красного шелка, а на голову надели железный венец с двумя длинными шипами. Это украшение звалось бьяру — птичьи рога. Так мы назвали и город, построенный на этом месте.

Но это случилось много позже. Пока мы просто застыли, не зная, что делать. Ответ пришел сам собой — кто-то закричал, надрывая горло: