Три Нити
Шрифт:
На том и порешили. Велев кочевникам затаиться в ущельях неподалеку от долины, мы запустили в подземные пещеры пять сотен ирет. Они закончили то, что начало падение Кекуит, — найдя слабые места в каменных опорах гнезда, ирет взорвали их и обрушили груды щебня, песка и глины на змеенышей Джараткары. Тех же, кому удалось выбраться на поверхность из-под завалов, добивали наши ахаути и сами вепвавет. У молодых Лу шкура не так прочна, как у старых великанов, — ее можно пробить при помощи рогатины, как при охоте на медведя, или точным попаданием копья под подбородок; можно также гнать их до обрыва при помощи горящих и свистящих стрел или натравить на них разъяренных садагов… Есть и другие способы охоты на Лу, в которых шены теперь весьма искусны, — но тебе ни к чему знать о них.
И вот, в один день мы избавили это место
После этого много лет мы прожили бок о бок с вепвавет и, подобно богам из старых сказок, научили вас земледелию, строительству каналов, лекарскому искусству, обработке металлов, счету — и, конечно, письму. За основу мы взяли буквы, используемые вашими сородичами из южной страны; поначалу шенпо и оми даже говорили на их языке, чтобы казаться ученее. А вот меду нечер не прижился внизу, хоть многие и старались его изучить: все же наши глотки и языки устроены слишком по-разному. Поэтому все обитатели Кекуит получили от вепвавет вторые имена, переиначенные на здешний лад. Мое, например, было «Шрисати».
А потом случилось вот что: город, уже прозванный Бьяру, разросся так сильно, что народ начал выплескиваться из него, как вода из переполненного кувшина. Тогда нам пришлось оставить мирные занятия и приняться за очищение новых земель. Так началось время Махапурб, когда мы истребили тысячи зловредных существ — болотных демонов-кровопийц, таящихся в земле садагов, насылающих болезни момо. Но из всех чудовищ Олмо Лунгринг хуже всех были змеи-великаны. Они кишели повсюду: земные Лу из рода Васуки гнездились в скалах и пещерах; летучие Лу из рода Вишвавасы заполняли небо; водяные Лу из рода Шешу отравляли слизью горные реки и озера. Хоть по отдельности они были не умнее трухлявого пня, у змей был свой тайный язык; сговорившись, они могли напасть скопом, будто настоящее войско. И оружием им служили не только клыки и мускулы; Лу умели насылать безумие — и так погубили многих неб ирету. Я до сих пор помню, как, пораженные проклятьем, они пытаются выколоть собственные глаза…
Потому мы все чаще прибегали к помощи местных колдунов и сменявших друг друга Эрликов, хотя природа их способностей оставалась для ремет загадкой. Со временем безымянная болезнь будто бы ослабла — ее течение казалось уже не столь бурным; и чем дольше жили отмеченные ею, тем большие власть и почет получали среди вепвавет. Волей-неволей мне приходилось считаться с ними. Так и получилось, что внутри месектет я оставался ругпо, но в мире дольнем был только слугой очередного Железного господина.
Наконец долгая война закончилась. Последняя из Махапурб состоялась в год и месяц Синего Быка, на Пятый Победный день — день красной стороны. Наше войско из пятидесяти ремет и десяти тысяч вепвавет стояло в горах Мувер, неподалеку от места, которое теперь известно как След Змея; в расщелинах ниже копошились Лу, искавшие укрытия. Одного за другим мы уничтожали их — огнем, железом и колдовством. Обезумев от страха, один из старейших змеев, Нагараджа, принялся давить и кусать собственных детей и так вырвался из каменной ловушки и устремился на запад. Я хотел тут же последовать за ним: старые Лу особенно опасны, потому что могут создать новое гнездо. Но Железный господин — тогда уже двадцатый по счету — выбился из сил и хотел прекратить битву; войско вепвавет не посмело ослушаться. Я же, увидев его бледное лицо и трясущиеся руки, пришел в ярость. Чужие приказы не остановили меня; с дюжиной верных ремет мы отправились в погоню за Лу.
К тому времени, когда мы настигли его, Нагараджа успел добраться до горы, которая теперь расколота надвое и зовется Цоцог и Огма. Судя по бороздам на камнях, в которых смешались кровь, глина и горючий жир, змей был сильно ранен. При виде этих следов,
Но это был не конец. Не знаю, сколько дней я провел в беспамятстве — неделю, две или больше; в это время меня посещали странные и пугающие видения. Их обрывки до сих пор терзают мой ум — они похожи на отблески разноцветных костров, вспыхивающие то мягкой белизной, то дымным мерцанием, то голубовато-желтым или тускло-красным светом; они скользят быстро, как водомерки по поверхности озера. Если я протягиваю руку, чтобы схватить их, пальцы загребают только тину…
Постепенно ко мне начали возвращаться чувства. Первым пришло не зрение, а ощущение тела — оно было странно легким и подымалось вверх от малейших колебаний воздуха, как летучий пух кхур-мона. Затем расступилась темнота перед глазами, и я увидел внизу самого себя. Я был уже не на поле битвы, а на корабле, в покоях лекаря. Глубокие раны на моей груди и шее были крепко зашиты, изломанные конечности — выпрямлены тугими бинтами, лицо чисто вымыто — ни пота, ни крови, ни следов разложения. Живот прижался к хребту, — из него были извлечены все внутренности. На полу у моих ног сидела Меретсегер. Ее волосы были распущены и перепутаны, щеки — обожжены слезами. Вдруг я понял, что она носит под сердцем моего ребенка, зачатого накануне битвы с Лу. Зародыш был похож на пустой ларец с приоткрытыми створками; он уже существовал, но еще не был жив.
Над моим трупом склонилась Кебхут — корабельный лекарь, которая станет потом матерью Сиа. Несколько раз она касалась пальцами моих губ, приподнимая их и рассматривая крепко стиснутые зубы, а потом с явным усилием разомкнула челюсти плоским ножом и вогнала мне в горло железный крюк, полый внутри. Я знал, что по нему пустят густой бальзам, превращающий тело в Сах, — этим именем звались и те, кто погружался в сон перед межзвездным полетом, и те, кто был мертв.
Пока Кебхут занималась своим делом, вокруг меня — не парящего в воздухе, а лежащего на столе — стали скапливаться лужицы колышущегося пара. Пар вытекал из губ, из ноздрей, из уголков глаз; даже сочился из пор на коже, как мутный, сероватый пот. Я проследил за его движением: странное вещество стремилось прямо ко мне… я и был им. По правую руку парило такое же сизое облако — прямо над трупом ахаути по имени Уси. Он был храбрым воином, без колебаний отправившимся в погоню за Нагараджой, но сейчас его призрак испуганно дрожал — и вдруг, оборвав тонкий корень, связывавший его с плотью, унесся прочь.
Уси исчез так быстро, что мне невольно вспомнились подхваченные бурей птицы. Но стоило подумать об этом, как мой облик начал меняться! Там, где прежде были руки, появились два крыла; их наполнил горячий ветер, неведомо откуда взявшийся внутри корабля, — и со страшной силой потащил меня вперед, прямо через стены, потолки и перегородки, через зимний сад… Тогда деревьев в нем было куда меньше, а сорной пшеницы не росло вовсе. Наконец, я вылетел из темени Кекуит.
Над кораблем нависло ночное небо, непохожее на то, к которому я привык. Звезды в нем не стояли на месте: одни колыхались в темноте, словно бутоны водяных цветов, то подымаясь ближе к поверхности, то ныряя в глубину; другие плыли — как и я, подхваченные воздушными течениями, — сливаясь в реку живого света. Это было Наунет, небо мира мертвых. Но мне не хватило времени, чтобы изучить его незнакомые созвездия: давешний ветер сжал меня в кулаке и швырнул вверх. Не в силах сопротивляться, я распустил крылья и взлетел высоко над миром. И снова, как в первый день, мне открылись его долины и горы, океаны и махадвипы — но выглядели они иначе, чем из Кекуит. Стоило хоть ненадолго задержать на чем-то взгляд, как твердая оболочка предмета таяла, обнажая потайное нутро. Я увидел, как металлы мерцают в глубинах гор; как тени отделяются от ступней спящих хозяев и змеями ускользают в траву; как молнии созревают в тучах; как чортены пускают в землю глубокие корни, а на дне морей львы-черепахи поедают дающий бессмертие жемчуг. Весь мир будто бы превратился в расшитый холст или сеть драгоценных камней, которую повернули ко мне изнанкой — и показали нити и узлы, связывающие все вещи между собою.