Три желания, или дневник Варвары Лгуновой

Рауэр Регина

Мы сидели на кухне.

Парни с любопытством наблюдали, а я с лупой и в перчатках сидела напротив них и, сверяясь с разложенными на столе книгами и учебниками, пыталась определить.

— Угу, — я наконец-то отложила лупу и протянула браслет с двумя волками Нику. — Точно не позже девятнадцатого века. Вот, тут, выпуклость. Так называемый, клеймо-тройник. Ее ставили до 1896 года. Но видно, что сам браслет куда старше. Стиль — скифо-сибирский звериный. Очень похоже на украшения из Сибирской коллекции Петра I.

Утверждать, что скифское, я не могу, но то, что раритет — это точно. Причем, хорошо сохранившийся раритет.

— Н-да, зашибись просто, — Ник удивленно потер подбородок.

— Если хочешь могу познакомить с антикваром, он тебе куда больше и точнее скажет.

Ник захотела, и на визит к Савелию Евстафьевичу мы договорились на послезавтра.

Уже вечером, поговорив с мамой, а затем с Милкой, что была в состоянии «убиваю медленно и жестоко» после общения с Ромкой (я была права домой ее провожал — «конвоировал» — он), я дочитывала «Ярмарку тщеславия», когда в комнату заглянул Дэн.

— Чего?

За «удачи, захочешь вспомнишь сама» я была еще зла и обижена, ибо хотела, но не вспомнила.

Дэн же, помедлив, сказал совсем неожиданное:

— Ты хорошо разбираешься в истории, зря бросила.

Ответить мне было нечего, и я молча отвернулась к окну.

15 июня

Сегодня позвонила Светка и с коряво наигранной грустью объявила, что задерживается еще минимум на неделю, ибо на горизонте объявился Антуан.

— Он мужчина всей моей жизни, Варька!!!
– срываясь на радостный визг, закончила она.

С положенной долей интереса и сарказма я уточнила:

— Надеюсь, фамилия его не Сент-Экзюпери?

Оказалось, что с литературой Светка знакома лучше, чем с философией, поэтому обиделась, но фотку ненаглядного Сенечки прислать попросила.

Вечером, уже по привычке, сажусь писать дневник.

Прошло две недели.

И… даже не верится.

Квартира, енот, а любовь…

Я невольно кошусь на плюшевого медведя с заплатанным ухом.

Смешной, и Сенечка, кажется, считает его своим кровным врагом, что, впрочем, не мешает енотистому паразиту спать с ним в обнимку.

Пожалуй, я не хочу признаваться даже себе, что рада, что этот хвостатый паразит остается еще у меня, а Гордеев послал цветы и банального, но все равно забавного медведя.

И меня саму пугает мысль, что почему-то я время от времени задерживаю взгляд на телефоне и хочу ему написать.

Позвонить, чтобы услышать деловой, уверенно-спокойный голос.

Как же это глупо…

16 июня

Ник объявился на пороге ровно в три, как и договаривались.

С букетом ромашек.

Пожал руку Дэну и протянул белоснежный букет с желтыми сердцевинами мне.

— Я для

тебя цветок сорвал на дикой круче, нависшей над волной соленой и кипучей. Он мирно расцветал в расщелине скалы, куда находят путь лишь горные орлы… — с чувством продекламировал Ник.

Неожиданно, но приятно и…

— Красиво, — выдохнула я и цветы взяла. — Никогда не слышала, сам сочинил?

— Это Виктор Гюго, необразованность литературная, — недовольно проворчал Дэн и скрылся у себя.

Ник проводил его удивленным взглядом и, вопросительно приподняв брови, посмотрел на меня:

— Чего это с ним?

— А, проходи и не обращай внимание, — я махнула рукой и направилась на кухню за вазой. — У него Сенечка кеды искупал, так он ходит злиться с утра.

Сам виноват, между прочим.

Я ему говорила, что у енота слабость к обуви. Он невиноват, это инстинкты.

Дэн — нечуткий гад и садист — на этой объявил, что у него тоже инстинкты. К вивисекции и опытам над животными.

В общем, Сенечку я решила взять с нами.

На всякий случай.

— Ты только ни чему не удивляйся, ладно? — уже поднимаясь на второй этаж, попросила я.

— Да я уж понял, что твой Савелий Евстафьевич не из простых, — хмыкнул Ник, окидывая широкую лестницу и ремонт «модно, под старину» любопытным взглядом.

Ну да, позволить себе жить в номенклатурной сталинке, которых в нашем городе можно было по пальцем пересчитать, мог не каждый.

Фетровые шляпы трилби и твидовые костюмы — «трилби, Варвара Алексеевна, можно носить только, исключительно, с твидом! Все остальное дурновкусие и моветон!» — мог себе позволить тоже не каждый.

Ну а ругать всех на немецком и искренне считать, что никто и ничего не понимает, мог только Савелий Евстафьевич.

Еще он курит кубинские сигары, обожает охоту на крокодилов и уверяет, что лучшая достопримечательность Амстердама — это Де Валлен, один из старейших кварталов красных фонарей.

Да, Савелий Евстафьевич — человек интересный и своеобразный, очень.

Вместо звонка на изящной резной двери гордо и вычурно красуется дверной молоток в виде цилиня.

— Что за уродство? — Ник рассматривает сие произведение искусства со смесью брезгливости и любопытсва и стучать не торопится.

Реакция у него еще нормальная, кстати. Живущая этажом выше Амелия Карловна, заслуженный деятель какого-то искусства, первые две недели крестилась и плевалась. К совести Савелия Евстафьевича взывала и требовала снять подобное непотребство.

Наивная.

Нельзя взывать к тому, чего не было и нет в помине.

— Не уродство, а китайская и азиатская мифология, — перехватывая начавшего сползать к полу и свободе Сенечку, хмыкаю я. — Цилинь, считай, что химера китайская. Савелий Евстафьевич последнее время увлекся синологией.