Три желания, или дневник Варвары Лгуновой
Шрифт:
В нашей семье у каждого в Елабуге есть свое место. У моих родителей — это Шишкинские пруды, у бабушки с дедушкой — Казанская улица, что проходит почти через весь Старый город, а я больше всего люблю Чертово городище.
Оно находится на высоком мысу, под которым Тойма сливается с Камой, возвышается величественно над ними и, кажется, над всем миром.
Когда-то тут была крепость болгар, их опорный пункт, через который тянулось северное ответвление Великого шелкового пути, потом здесь находился мужской монастырь.
И сейчас она единственная гордо высится над всем городище.
Я вижу ее из далека и иду по знакомой и крутой тропинки, поднимаясь вверх. Вот только сначала тихо и с улыбкой знакомлюсь с Зелей, которого установили недавно и которого я еще не видела.
Зеля — это от зиланта как в татарских легендах и сказках называли змея или дракона. И по одной из легенд здесь находился храм язычников, в котором обитал этот самый змей-оракул и предсказывал судьбы. В плату ему приносили человеческие жертвы и, может, именно поэтому его называли еще чертом, а городище стало чертовым.
Незадолго же до падения Волжской Булгарии зилант исчез, и я, вспомнив эту легенду, с улыбкой спрашиваю у Зели:
— А мне нагадаешь судьбу? Правда, заплатить могу только шоколадкой. Ты баунти в жертву возьмешь?
Зеля мне, разумеется, не отвечает, а пара прохожих косится, как на ненормальную. И я, пряча улыбку, возмущенно киваю на змея и говорю людям:
— От райского удовольствия отказывается, представляете?!
Они уже не косятся, они в диагнозе утвердились, но последние дни мне не привыкать, поэтому я только усмехаюсь.
— Совсем зажрался… — договариваю, уже поравнявшись с частоколом и сторожевой башней-реконструкцией, под которую и ныряю.
А оттуда уже наверх и только наверх.
К башне и сохранившемуся фундаменту еще нескольких каменных сооружений. И для начала я обхожу именно их, вспоминая, как ползала в детстве и, пока все добросовестно слушали экскурсовода и фотографировались, успевала разыграть воображаемое сражение и захватить башню.
И только потом обхожу башню и устраиваюсь на самом краю обрыва.
Воздух тут тоже другой, чистый до звона в голове и пьянящий, и ветер — еще теплый, летний, с запахом реки, травы и солнца — треплет волосы и задирает край свободного топа.
Я усаживаюсь на прогретую землю, по-турецки, и вдыхаю, как говориться, полной грудью.
Болконский общался с дубом и разглядывал небо Аустерлиц, кто-то идет в храм, а я… я смотрю как река раздваивается, огибая остров, и снова сливается. Если ж повернуть голову налево, то будет Елабуга, как на ладони, и взгляд сначала выцепит белый с голубыми куполами Спасский собор.
И я могу так сидеть часами, физически ощущая, как боль уходит и даже дышать становится
Елабуга для меня личная отдушина.
— Простите, вы ведь с Минина? — голос раздается где-то справа и над головой, когда я, окончательно отрешившись от всех посторонних звуков, близка к нирване и полному взаимопониманию с собой и окружающим миром.
Ну или, что ближе к истине, когда начинаю дремать.
На свежем воздухе, с солнышком и теплым ветром спиться вообще очень хорошо.
— Да, — отвечаю и, открыв глаза, поворачиваю голову.
Рядом со мной стоит пожилая женщина и вежливо улыбается.
У нее огромная соломенная шляпа с желтыми лентами, что колышутся на ветру, светло-жёлтая рубаха и белые брюки. На шее бусы из жемчуга в два ряда, неодинаковых по длине.
Она похожа на Галину Польских, и я ее узнаю.
Тоже с Минина.
Видимо, организованная экскурсия добралась и до городища — последнего объекта в программе, а значит пора закругляться и собираться. До теплохода я планировала прогуляться пешком и неспеша.
— Прощу прощения, что беспокою, — она вежливо улыбается, — мне показалось, вы можете знать, что это за церковь?
Женщина указывает на золотые купола бело-зеленой церкви.
Или, точнее, храма.
— Покрова Пресвятой Богородицы, — отвечаю, почти не задумываясь, и вставая сама указываю на голубой купол, что едва виднеется между этим храмом и Спасским собором, — а вот это Никольская церковь.
— Вы ведь не первый раз здесь? — она смотрит на меня внимательно и с интересом.
А я киваю и охотно отвечаю, намолчавшись за весь день.
— Раз пятнадцатый, не меньше.
— И все на теплоходе?
— Нет, еще сами. В начале августа проводится Спасская ярмарка, незабываемое зрелище…
Мы незаметно с ней разговариваемся.
И я узнаю, что ее зовут Марта Савельевна и у них с мужем это шестой поход до Астрахани, а сегодня он — Петр Васильевич — остался купаться, объявив что в третий раз про Дурову слушать категорически отказывается, а после дома Цветаева сам пойдет веситься.
— Да друга себе нашел он и пиво на причале они приметили, — усмехается Марта Савельевна, когда мы с ней неспеша возвращаемся к теплоходу, до отплытия остался час. — Тоже моряк, капитан. Только мой на Северном флоте служил, а этот на Тихоокеанском. Второй день выясняют, кто круче…
Я улыбаюсь.
А она рассказывает, как они жили Североморске и как Петя однажды написал ей стихи.
— Кошмар, худшего я в своей жизни не видела, — утирает слезы от смеха Марта Савельевна и все равно смеется, — мы тогда только поженились. Ни сотовых, ни тем более интернета не было. Письма всё писали. Они тогда до Северного полюса ходили и ему кто-то сказал, что стихи — это крайне романтично и особенно собственного сочинения. Ну вот он и сочинил…