Тридцать три несчастья
Шрифт:
— Да вы, я погляжу, времени не теряете, — расплылся Быстрицкий. — Я же вам только по фамилии представлялся.
— Естественно. У нас не шарашкина контора, а солидное предприятие.
— Это я успел заметить. Из вас, наверное, хороший сыщик бы получился.
— На том стоим, — невпопад брякнула Катька и зарделась от удачной, с ее точки зрения, шутки.
— А можно чайку? — Быстрицкий заговорщицки подмигнул ей и уселся напротив, закинув ногу на ногу.
— Вам с сахаром? — Катя включила чайник.
Быстрицкий
— А скажите-ка мне, Катюша, — доверительно склонился к ней Серега, — за каким чертом ваша хозяйка поехала в Тверь?
— Что? — Катька дала первую слабину. — Какую Тверь? С чего вы взяли?
— Может, вы, конечно, не в курсе…
— Я? — Катька аж взвилась. — Да у меня весь график по минутам расписан. Не верите? Вот, смотрите, — она раскрыла пухлый ежедневник. — Нет никакой Твери!
— А по нашим данным, Любовь Николаевна выехала именно туда.
— Да вы сами не знаете, что говорите, Сергей Борисович. — Катька вконец обиделась.
Она терпеть не могла, когда ее подозревали в некомпетентности, даже по мелочам. А тут речь шла о планах начальницы, и ее явно пытались сбить с толку.
— Да, там сейчас проходит актерский фестиваль «Созвездие», Любовь Николаевну приглашали, но она отказалась, естественно.
— Почему отказалась? И почему естественно? — удивился Быстрицкий.
— Ну как же, ведь там в прошлом году целая история вышла. — Катька поджала губки и многозначительно замолчала.
— Что же вы, Катюша? — Быстрицкий потянулся к ней через стол и нежно снял с ее плеча волосок. — Продолжайте, это очень интересно.
— Ну, в общем, в этом никакой тайны нет, об этом все знают, — нерешительно тянула Катька. — В прошлом году Любовь Николаевна была на «Созвездии» председателем жюри. И она… короче, она разругалась с генеральным спонсором.
— И что же послужило причиной ссоры? — безразлично спросил Быстрицкий, не спеша прихлебывая горячий чай.
— Ничего себе, «ссора»! Да это не ссора была, а целый скандал, между прочим. Этот генеральный хотел главный приз за женскую роль отдать своей любовнице, Таньке Садретдиновой. А Любовь Николаевна не допустила такого позора.
— И кому же дали?
— Да вы что, прессу не читаете? Телевизор не смотрите?
— Ну, отчего же, — улыбнулся Быстрицкий. — Смотрим иногда, но в основном новости или «Дежурную часть». Я как-то, знаете, кино не очень интересуюсь.
— Ну и совершенно напрасно. Искусство очень важно для общества, — многозначительно изрекла Катька.
— Это оно конечно. — Быстрицкий даже хрюкнул от удовольствия, отвернулся и промокнул платком выступившие слезы. — Простите старого дурака… Просветите меня, пожалуйста, кому же все-таки достался главный приз?
— И вовсе вы не старый. А насчет дурака — вам виднее, — кокетливо улыбнулась Катька.
— Не смею спорить с такой очаровательной девушкой. Так кому приз-то дали?
— Так ведь
Быстрицкий сочувственно погладил ее по руке, и облачко печали мгновенно улетучилось.
«Интересно, как бы ее сейчас перекосило, если бы она узнала про четырех Серегиных детей», — с мальчишеским озорством подумал Клюквин. Он молча сидел в углу и откровенно наслаждался этой сценой.
— И что потом? — спросил Быстрицкий.
— Ну что-что… Спонсор этот взбесился. Ведь он весь фестиваль оплатил, только чтобы его Таньке приз достался. Ну они и сцепились с Любовь Николаевной на банкете. Она ему все высказала, и про деньги его грязные, и про Таньку-козу.
— А что, Танька действительно — коза? — всерьез заинтересовался Быстрицкий.
Клюквин из угла предупреждающе кашлянул.
— Простите, Катюша, отвлекся. Ну и что спонсор этот?
— А ничего. Ну, то есть… сказал, что пустит Любовь Николаевну по миру и что умоет ее кровавыми слезами. Ну, то есть… что она сама умоется кровавыми слезами, — вконец запуталась Катька.
— А что же это за спонсор такой кровожадный?
— Черт его знает, я не помню. Если вам надо, позвоните в актерскую гильдию, там подскажут. Ну теперь вы понимаете, что это бред? Ни при каких обстоятельствах Любовь Николаевна не поехала бы в эту дурацкую Тверь.
— Теперь понимаем. — Клюквин поднялся со своего места. — Вы нас, Катя, извините. Мы, видимо, что-то перепутали.
Он кивнул Быстрицкому, тот нехотя оторвался от Катьки, и они вернулись в кабинет.
— Ревенко, конечно, врет. Ни в какой она не в Твери, — размышлял Клюквин.
Он еще раз вспомнил их вчерашний разговор, ее слезы, свою жалость к ней, и ему стало обидно, что она так хладнокровно его обманула.
— А может, и не врет. Может, она поехала этому спонсору мстить, — предположил Быстрицкий. — Я на всякий случай позвоню Савельеву, чтобы связался с Тверью. Если она еще в пути, то часа через два-три уже там будет. Пусть проверят все гостиницы.
— Правильно. А сам дуй в эту гильдию актерскую, будь она неладна. Разузнай мне все про этого спонсора и что у них там вышло с Ревенко. Я пока потрясу этого старого хрыча Петрова. Вечером приезжай ко мне домой. Подведем итоги.
— Что брать, пельмени или котлеты?
— Пельмени.
— Александр Владимирович, а может, лучше ко мне? — предложил Быстрицкий. — Ирка пирогов напекла, с мясом и с грибами.
— Счастливчик! Если бы моя бывшая так готовила, ни за что бы не развелся. Но давай в другой раз, а то твои шалопаи поговорить не дадут.
— Понял. Вот дело закроем, тогда и попируем. Даете слово?
— Чтоб я сдох!
Поговорив с Савельевым, Быстрицкий уехал.
Клюквин по-хозяйски нажал кнопку переговорника: