Тринадцатое дитя
Шрифт:
Людям свойственно ошибаться. Мама тоже ошиблась. Но теперь она все поняла и наконец увидела во мне дочь, свою плоть и кровь. Ребенка, которого можно и нужно любить.
– Ты стала на год старше, – продолжала она, все так же фальшивя.
– Кричи «Ура!», – раздался голос с порога, подхватив песню. Мы обе вздрогнули и обернулись. В дверном проеме застыла высокая темная фигура. Мой крестный. – Ты старалась и сделала что могла.
Глава 5
СЛЕДУЮЩИЙ МИГ РАСТЯНУЛСЯ
Он выглядел совсем не так, как на храмовом витраже в Рубуле. Не был сумрачной тенью, сложенной из осколков серого, темно-сливового, синего и черного стекла. Он казался самой чернотой. Как безлунное небо. Как пустота, в которой отсутствует свет.
Я заметила, что он не отбрасывал тени. На земле у него за спиной, где от слабого света моей керосиновой лампы должно было появиться хотя бы серое пятно, ничего не виднелось. Это он был тенью. Всеми тенями, всеми горькими мыслями, всеми мрачными мгновениями. Он был богом ушедших навечно, владыкой невосполнимых потерь и холодных могил. Богом Устрашающего Конца. Моим покровителем. Моим спасителем. Наверное.
– Крестный, – произнесла я, справившись с немотой, и сделала реверанс, что казалось нелепым, но и правильным тоже. Если нам полагалось выказывать почтение королю Марниже – простому смертному в смешной шляпе, – то оказать уважение богу было и вовсе необходимо.
Я секунду помедлила, прежде чем выпрямиться. Может, надо было ему поклониться? Да, надо ему поклониться. Встать на колени, пасть ниц, вжаться лбом в землю, зарыться в землю, скорчиться червяком у его ног.
В голове промелькнула странная мысль: какую обувь носит бог смерти? Возможно, сандалии? Или крепкие сапоги, чтобы сокрушать в пыль души смертных, которые осмелились думать о таких глупых вещах перед лицом его запредельного божественного величия?
Мне захотелось смеяться, и я зажала рот руками, чтобы смешок не прорвался наружу и не обрек всех нас на вечное проклятие.
– Хейзел, – сказал он, и уголки его рта приподнялись, а губы раскрылись, обнажив острые зубы.
Это… это была улыбка?
– С днем рождения, – продолжил он. – Я… я принес тебе подарок.
Он откинул полу плаща, но темная ткань будто поглотила свет. Я не смогла разглядеть ничего в черных глубинах.
– Может, выйдем на улицу? – предложил он, и его голос чуть дрогнул.
Я удивленно застыла. Он что, смущался? Этот грозный, огромный, всемогущий бог? Смущался? Из-за меня? Мне снова стало смешно. Кто я такая? Никто. И зовут меня никак. И все же я знала, что он волновался. Он был не уверен. Он задал вопрос, а не отдал приказ.
Бог Устрашающего Конца стоял передо мной
– Да, крестный, – сказала я, но не сдвинулась с места. Я ждала, что он выйдет во двор первым. При всей браваде, бурлящей у меня в крови, я не смогла бы сделать первый шаг, не смогла бы протиснуться мимо него, в пугающей близости от его плаща цвета безлунной ночи, от его тонкой, странно вытянутой фигуры.
Кажется, он уловил мою нерешительность и вышел из сарая, на мгновение заполнив собой узкий дверной проем, загородив солнечный свет. Будто вызвав маленькое затмение.
Только тогда я вспомнила о маме. Она была жутко бледной, ее лицо отливало болезненной желтизной, на лбу блестели бисеринки пота.
– Мама, с тобой все в порядке? – спросила я, чувствуя, как меня разрывает на части. Мне хотелось подойти к ней, положить руку на лоб, убедиться, что с ней все в порядке – хотя и было очевидно, что ей очень плохо, – но ноги сами понесли меня к выходу.
– Я… – Ее щеки надулись, будто ее сейчас стошнит, и я задумалась, сколько виски она выпила за это утро.
– Хейзел?
Неуверенность в голосе крестного подстегнула меня.
– Пойдем, мама, – позвала я и выскользнула наружу вслед за богом Устрашающего Конца.
Он стоял во дворе. Черное пятно на фоне белого белья, развешанного на веревке. Большой плащ полностью скрывал его фигуру, но мне показалось, что его плечи сгорблены, словно он ждал от меня резких слов или даже удара. Между нами повисло неловкое, тягостное молчание, а потом его глаза – странные, красные с серебром – засияли. Он вспомнил, что у него для меня кое-что есть.
– Твой подарок, – сказал он, будто напоминая не только мне, но и себе.
Он запустил руку за пазуху и достал крошечную шкатулку, обтянутую бархатом нежно-сиреневого цвета, самого красивого оттенка на свете. Как легкий туман над лавандовым полем в пасмурное весеннее утро, когда земля наконец прогрелась и в воздухе пахнет сладостью и свежестью.
– Я… я не знал, что тебе нравится, – почти виновато проговорил он. – Но подумал, что такого у тебя точно нет.
Я открыла шкатулку. Сокровище, спрятанное внутри, заискрилось в лучах солнца, и я не смогла сдержать радостного крика.
– Это ожерелье, – пояснил он, хотя в этом и не было необходимости. – Золотое. Возможно, слишком нарядное для девочки десяти лет, но…
– Мне двенадцать, – поправила я и провела кончиком пальца по тонкой цепочке. Ни у мамы, ни у старших сестер никогда не было украшений столь искусной работы. Посередине цепочки висел маленький камень, оплетенный тончайшей золотой сеткой. Очень яркий, блестящий, он будто светился, переливаясь то зеленым, то желтым.
– Мне он напоминает твои глаза, – признался крестный, и его голос наполнился нежностью. – Говорят, что у новорожденных младенцев синие глаза, но когда я впервые увидел тебя…