Тринадцатое дитя

Крейг Эрин

Он замолчал и тихо откашлялся, и тут я услышала, как из сарая выходит мама.

– Что там у тебя, Хейзел? – спросила она, приближаясь ко мне на нетвердых ногах.

– Ожерелье. – Я обернулась, чтобы показать ей подарок.

Мама схватила шкатулку, оцарапав мне руку. Она не заметила, как я поморщилась от боли.

– Ты принес это ребенку? – Она уставилась на моего крестного, и ее взгляд сделался острым и злым.

– Не просто ребенку. – Он отобрал у нее шкатулку, достал ожерелье и надел его мне на шею. – А моей девочке.

–

Значит, твоей, – отозвалась она, и в ее голосе было что-то такое, от чего в воздухе между ними разлилось напряжение, как перед грозой. Надо мной словно сгустились незримые черные тучи, и меня придавило к земле тягостное предчувствие.

Крестный ничего не ответил, лишь склонил голову набок, глядя на маму с интересом. Сейчас он напоминал мне Берти, когда тот видел в кустах у реки зеленую ящерку или змею. Берти сразу забывал обо всем и разглядывал находку с завороженным любопытством, пытаясь понять, как устроено это крошечное существо. Именно так бог Устрашающего Конца смотрел на мою маму. Словно она была из тех зверьков, которых обычно не замечаешь, но если случайно заметишь, то поразишься их восхитительной странности.

От его пристальной сосредоточенности у меня внутри все дрожало, как струны скрипки под неумелым смычком. Есть что-то неправильное и тревожное, когда бог смотрит на смертных с таким безраздельным вниманием.

– Да, моей, – наконец произнес он через силу.

– Если так, где же ты был все это время? Все эти годы? Ты собирался забрать ее сразу, еще младенцем. Ты приходил к нам в тот день, когда она родилась, а потом просто… фьють… – Мама взмахнула рукой, изображая, как что-то уносится прочь, и едва не уронила бутылку.

Мое сердце бешено заколотилось где-то в горле. Ее дерзость меня потрясла, но я надеялась, что он ей ответит. Это были те вопросы, над которыми я билась много лет. Когда он вернется за мной? Почему не забрал меня сразу?

– Я вернулся, – сказал он, но не стал ничего объяснять.

Мама презрительно хмыкнула:

– И что нам с того? Она почти взрослая. Мы растили ее. Вместо тебя. Мы заботились о ней, одевали, кормили. Делали все, что обещал сделать ты. Все, за что обещал заплатить.

Я невольно поморщилась. Ее голос был жестким, исполненным злости и осуждения. Словно она обращалась не к богу, а к деревенскому мяснику, который пытался подсунуть ей тухлое мясо.

Я ждала, что сейчас он обрушит на нас свой гнев. Молнии вспыхнут, земля задрожит и разверзнется, поглотив нас. Но ничего не случилось. Мой крестный только кивнул, медленно и задумчиво:

– Да, наверное. И во сколько бы ты оценила ваши усилия и заботу?

Мама недоверчиво усмехнулась:

– Чего?

– Сколько денег, по твоим расчетам, стоила вам Хейзел все эти годы? Ты же этого хочешь, как я понимаю? Чтобы я расплатился. Возместил убытки. Ну давай. Называй цену. Во сколько вам обошлись первые десять… двенадцать лет… – поправился он,

быстро взглянув на меня своими странными красными глазами, отливающими серебром, – жизни Хейзел?

Мама рассеянно обвела взглядом двор:

– Я… я не могу сказать…

Крестный обратился ко мне:

– Как ты сама думаешь, Хейзел, какова справедливая цена?

У меня пересохло во рту, ужас встал в горле колючим комом. Мне казалось, что сердце вот-вот разорвется на две половинки. На чьей я стороне? На стороне мамы, которая пусть и не любя, но все-таки вырастила меня, или на стороне крестного, обещавшего, что он позаботится обо мне, и исчезнувшего на двенадцать лет?

– Я… не знаю. – Я беспомощно посмотрел на маму, но она этого не заметила.

– Пяти золотых монет будет достаточно? – спросил он, повернувшись к ней. – В год? По пять золотых за каждый? Итого шестьдесят. Этого хватит?

– Шестьдесят золотых? – повторила моя мать. Ее взгляд сделался острым и цепким. Она резко вдохнула, и воздух со свистом прорвался сквозь щель между ее кривоватыми передними зубами. – Ты не шутишь?

Бог Устрашающего Конца щелкнул пальцами – и с неба посыпались золотые монеты, возникнув из воздуха.

– Как ты верно заметила, я тебе должен. А долги следует отдавать. Так что, пожалуй, удвоим плату. – С неба посыпалось еще больше монет. – Или даже утроим. – Еще один щелчок пальцами – и золото пролилось дождем маме под ноги. – Тебе этого хватит? По-твоему, это хорошая плата за содержание и заботу о собственной дочери, твоей плоти и крови?

В глубине души мне хотелось, чтобы мама сказала «нет». Хотелось, чтобы она сказала, что передумала меня отдавать, что никакие деньги на свете не облегчат боль матери от разлуки с ребенком. Я затаила дыхание. Я ждала и надеялась.

После мучительной паузы мама кивнула.

– Хорошо, – произнес он и протянул мне руку.

У него были странные пальцы, длинные, с множеством суставов. Они изгибались под невозможными углами, как ветви скрюченных старых деревьев в глубине леса.

– Пойдем, Хейзел, – сказал он так, словно мы собирались на послеобеденную прогулку. Словно я не уходила из дома, где останется моя прежняя жизнь: все, что я знала, все, в чем не сомневалась, какими бы горькими и болезненными ни были порой эти знания.

Я оглянулась на маму. Конечно, она не даст мне уйти. Конечно, она станет протестовать. Она никогда не отпустит меня с незнакомцем, пусть и богом, почитаемым в наших краях.

– Ступай, Хейзел, – сказала она. – Ты всегда знала, что этот день настанет.

Разве я знала? Мне постоянно об этом твердили. Каждый год родители сокрушались и проклинали судьбу, потому что мой крестный опять не пришел, чтобы выполнить обещание. И с каждым годом эта история становилась все менее правдоподобной, превращаясь в семейную легенду, в рассказ о событии, которого ждут, но вряд ли дождутся.