Тринадцатый двор
Шрифт:
— Тот ещё фрукт. Обычный шарлатан, каких теперь тысячи. Медцентр, в котором он принимает желающих быть обманутыми, занимает всё правое крыло первого этажа нашей районной поликлиники.
— Медцентр так и называется: «Хануман, гив ми файв»?
— Нет, это мой брат Василий придумал. По документам медцентр называется тремя буквами.
— Я даже догадываюсь, какими.
— Не догадываешься. «ЗэЗэЗэ». А расшифровывается…
— «Здесь Здание Здоровья».
— Точно.
— А что он там делает, этот ваш Хануман?
— Никого он не лечит. Людям за их же деньги голову морочит. У него, по-моему, и медицинского образования нет. Насколько помню, он работал маляром на нашем заводе. Ещё в помещениях будущего медцентра стены красил. Там с Васей и познакомился. И вдруг стал доктор Мартышкин, любите меня. Консультирую и лечу от всех болезней. Наталья, жена Василия, в этом медцентре работает. У неё высшее медицинское. В непредвиденных случаях, должно быть, ей прикрываются. Наталья тоже неблаговидным делом занимается.
— А кто сейчас занимается благовидным?
— Что ты спросила? — не расслышал Грешнов, с простодушием ребёнка залюбовавшись роскошными Таниными волосами.
— Спрашиваю, попугая как зовут?
— Женькой зовут. Сначала жил без имени, так и звали, — Жако, порода у него такая. Потом стали звать Жека. А теперь все Женькой кличут, он на другое имя и не отзывается.
— Понятненько. Не понятно, почему вся эта мебель здесь, а не в комиссионном? Её же здесь никто не видит, — не купят.
— Она и не продаётся. Это личная собственность Льва Львовича. Раньше хранилась в подвале бывшего комиссионного…
— …Но там теперь ресторан «Корабль». Подозреваю, что и попугай оттуда.
— Нет. На другой улице стояли закрытыми продуктовый, пивная и зоомагазин, всё в одном здании.
— Где теперь ресторан-кабаре «Каблучок»?
— Да. Попугай из того зоомагазина.
— А правда, что «Каблучок» моей сестре принадлежит?
— Правда. Всё уже знаешь. Давай, ешь перец фаршированный со сметаной, остынет, не так вкусно будет.
— Не хочу.
— Могу яичницу с сосиской пожарить.
— Фу! Ненавижу. Целый год одну яичницу ела, видеть яйца не могу.
— Тогда пей чай.
— А кто такой Борис Борисович?
— Бурундуков? Он преподавал нам в школе математику. Им все восхищаются, как педагогом и как человеком. Все его ученики поступили в МГУ и до сих пор обращаются за советами. Когда мой папка был жив, они с Борис Борисычем дружили. Даже общую пасеку держали. А сейчас у Бориса Борисыча ульи дома стоят на подоконниках. Два в комнате, и один на кухне.
— Расскажи о вашей знаменитости, Серёже Гаврилове.
— Серёга? Его ещё называют Самоделкиным. Он всем бесплатно чинит бытовую технику. Чего о нём рассказывать? В детстве, если верить ему, снимался в «Ералаше». Он и сейчас в кино в массовых сценах принимает участие, любит кинематограф. Матушка его была первоклассным маляром.
— Не может быть.
— Может. Её шеф, уходя на повышение, дал ей одной двухкомнатную в нашем дворе. Она Сережу — к нам, а сама в его однокомнатную. Так он у нас и появился. Живёт, как барин, один в двух комнатах. На зиму каждой осенью запасается борщевой заправкой. Банок сто трехлитровых заготавливает. Весной банок восемьдесят раздает за ненужностью.
— Что за заправка?
— Тушёная свекла, морковь, лук.
— Понятненько. А на что живёт?
— У него же руки золотые. Он всё умеет. Ремонты делает в квартирах, может запросто дом построить. Чего угодно.
— Ты забыл сказать, что он в «дурке» лежал, лечился.
— Разве забыл? Ты невнимательно слушала. Благодаря «дурке», как ты говоришь, тётка ему отдельную квартиру и выхлопотала.
— В компартию он вступил.
— Это Истуканов его надоумил.
— Две бабы у него живут, называют себя проститутками. Но он с них денег даже за жильё не берёт, видимо, как с социально близких.
— Это не совсем так, — засмеялся Грешнов. — Они у него убираются в квартире, за продуктами ходят. Он к ним относится, как к благородным дамам, попавшим в беду.
— Во временные трудности, — подсказала Таня.
— «Ишь ты, пошли на панель», — смеялся Ваня, передавая слова Гаврилова. — «Я докажу им всю низость их поступка, но прежде спасу».
— Всё это напоминает отношения Дон Кихота с дамами легкого поведения. Идальго так же им рассказывал что-то интересное. Они его с вниманием слушали, а затем, извинялись и говорили: «Ты нас прости, но нам надо готовиться». Проститутки! Проституция! Эта тема, как горячие пирожки. Ты меня должен понять. Я хотела всё на диктофон записать, а затем книгу о их нелегкой жизни состряпать.
— На диктофон тебе не грязь всякую надо записывать, а мысли наших маленьких вундеркиндов, — Аникуши и Доминика. И, конечно, воспоминания моего деда Петра. Правда он тот ещё сказочник. Как-то пригласили в школу, а он из баловства стал рассказывать, как вместе с партизанами Гитлера вешал. Скандал вышел…
— Неинтересно.
— Когда я, будучи ребёнком, увидев женщину с большим животом, спросил дедушку: «Она беременная?». Он мне ответил: «Необязательно. Есть такая болезнь — материализм. Этих больных пучит и от них много вони». Мне лет шесть было, но я всё понял, что он хотел этим эзоповым языком мне сказать, нарочно подменяя «метеоризм» «материализмом».