Трофей с шипами
Шрифт:
А есть вот что – вопрос, куда мне деваться, чтобы больше никогда не видеть рожу Влада. Хотя бы вне уроков.
Меня колотит от собственной бесполезности. Почему через полгода я смогу выбирать сама, куда мне идти и что делать, работать, снимать жильё, а сейчас не могу? Кто-то реально думает, что в семнадцать я глупый несамостоятельный ребёнок, а в день совершеннолетия, как по мановению волшебной палочки, вдруг превращусь в ответственного взрослого? Какая дичь, господи. Какая несусветная дичь, я не могу, меня тошнит и выворачивает от этого лицемерия. Как всегда, вместо реальной заботы – одна видимость, вместо внимания
Отражение скалится мне в ответ, отвращает всё больше. Доводит до исступления. Я не выдерживаю. Выбрасываю вперёд сжатый кулак, разбиваю его на куски. Зеркало трескается. Осколки со звоном сыпятся в раковину. Я отшатываюсь, едва не поскользнувшись на влажном кафеле. Рука отзывается резкой болью, на порезах проступает кровь.
– Чёрт, – шепчу я, оглядывая место преступления. Половина зеркальных кусочков ещё держится в раме, в них мелькают мои ошарашенные лица. По краям кое-где виднеются алые мазки. Убрать всё это не получится, рама намертво приделана к стене. Да и смысл? В сумку не влезет. Не тащить же его под пиджаком.
Хрен с ним. Я осторожно смываю кровь, завороженно наблюдаю, как вода окрашивается и стекает в трубу, унося частичку меня куда-то далеко. Вот бы влезть туда целиком и вынырнуть где-нибудь посреди Индийского океана. Смятые бумажные полотенца летят в корзину. Когда я увидела их впервые, то не удержалась, спёрла целый рулон домой – там такого отродясь не водилось.
Домой. Впервые со времени пожара в сердце шевелится что-то, похожее на сожаление. На притолоке в моей комнате были зарубки, отмечавшие рост. Сперва их ставила мать, потом я сама, когда алкоголь стал для них с папашей главным интересом. Маленькие чёрточки делали меня реальной. Я была. Я жила. Смотрите, вот доказательства. А теперь их нет. Нет корноухого медведя с глазами-пуговицами, с истлевшей от старости в труху ватой в пузе, который охранял мои сновидения. Нет рисунков маркером на шкафу, которые отмечали все грустные и радостные события. Ничего не осталось. Хорошо хоть документы успели вынести, а то была бы сейчас человеком без личности.
Воровато озираясь, я выскальзываю из туалета и иду на выход. Прохожу охранника и турникеты, показываю пропуск здоровой рукой. Выхожу на улицу, подставляясь под ласковое весеннее солнце, заглянувшее под козырёк крыльца.
– Настя? – раздаётся удивлённый голос.
Мысленно застонав, я поворачиваю голову. Наша классная, Маргарита Сергеевна, поднимается по ступенькам наверх, зорко осматривает меня с головы до пят. Меня эта её манера выводит из себя, чувство такое, словно обшмонали.
– Здрась-сте, – говорю я, на всякий пожарный держа пропуск на виду.
– Здравствуй, здравствуй, – бормочет она, теперь так же прилипчиво разглядывая мою хмурую физиономию. – Ты что тут делаешь? Случилось что-то?
Я чётко слышу в её тоне «случилось ЕЩЁ что-то?» и мотаю головой. Тычу пропуском ей чуть ли не в нос.
– Голова болит, Маргарита Сергевна, ужас просто.
– А, – говорит она. И тут же проницательно добавляет: – И это совсем никак не связано с Короленко?
– Совсем никак, – подтверждаю
– Ну иди тогда, – кивает она, хитренько поглядывая. Не верит, конечно.
Но хоть не стала доканывать меня тупыми вопросами. До приступа, по ощущениям, оставалось не больше пары часов. Нужно успеть подготовиться.
***
– Настюша, что такое? – экзальтированно всплёскивает руками Лидия. – Тебе плохо? Может, вызвать Иосифа Абрамовича? У тебя нет температуры? Божечки, а вдруг это…
Я украдкой закатываю глаза. Мать Короленко, Лидия Валерьевна, впадает в панику с полоборота. Своеобразная женщина, прямо скажем. Моложавая, подтянутая, она запрещает звать себя по имени-отчеству всем людям старше трёх лет, хотя самой уже подкатывает к полтиннику. Только Лидия. Или Лидуша, если вы одна из её заклятых подружаек, похожих между собой, как неудачные клоны.
Она обожает жеманничать, всюду вставляет уменьшительно-ласкательные словечки и каждое утро возносит благодарность Вселенной, уверенная, что только благодаря этому ритуалу у неё всё в шоколаде и жизнь бьёт ключом. Как по мне, внушительный банковский счёт и богатый муж здесь играют более весомую роль, чем позитивные аффирмации.
Не дожидаясь, пока она потеряет сознание от волнения, я прерываю поток глупостей:
– Мне нужно полежать, – и предусмотрительно добавляю: – в тишине.
А то с неё станется расположиться рядом и заболтать меня до смерти.
– Конечно, конечно! – шелестит она, умудряясь яркую восклицательную интонацию вложить даже в шёпот. – Ступай к себе, Резеда как раз уборочку закончила.
Я напрягаюсь. Хотя мои тайники сделаны на совесть, но… Идеальных укрытий не бывает. Всегда можно обнаружить спрятанное, хоть специально, хоть случайно. И когда Резеда, домработница семейства Короленко, вторгается в комнату, которую мне отдали, дамоклов меч над моей головой опускается на миллиметр ниже. Хорошо ещё, что она не слишком старается. Я хотела сама убирать у себя, но Лидия только посмеялась над этим, как над каким-то милым чудачеством.
Надо бы перепрятать. До прихода Влада.
Глава 5: Башня
6 месяцев назад
POV Настя
В одно из хмурых октябрьских утр, когда всё вокруг выцветает в блёклую серость, а голые деревья карябают низкое небо, меня огорошили новостью – Ника собирается закатить вечеринку.
– Хэллоуин. – Марисоль хитро улыбнулась, растягивая уголок накрашенных винной помадой тонких губ. – Время быть страшными.
– Только никаких фальшивых кишок, – предупредила Ника, одновременно клацая по экрану телефона. – Поняли меня? Прошлого года хватило, чтоб на пушечный выстрел всю эту дрянь не приносили. Ты меня понял, Костя?
Он только засмеялся.
– Какой же Хэллоуин без кишок? – возразил Захар, растягивая тонкие длинные пальцы. – Деньги на ветер.
– Нормальный, – отрезала Ника. – Будем не страшные, а страшно красивые.
– И что там будет? – спросила я, невольно чувствуя себя селянкой перед балом. На вечеринках я никогда не была. Самое похожее – тусы в прошлой школе, проходившие в посадках возле домов.