Трон
Шрифт:
Он смотрел теперь только на нее, боясь даже взглянуть на Марганиту.
Сколько раз она являлась ему во сне, сколько раз он просыпался, пытаясь отогнать от себя навязчивое видение! И вот она здесь… совсем рядом… такая реальная и осязаемая… и во сто крат прекраснее, чем целую вечность назад… Принцесса Тиль-Гаримму. Бесценная жемчужина.
Хава посмотрела на деда с легкой укоризной: «Ну, сколько же ей можно стоять на коленях!». И Син-аххе-рибу — царю всей Ассирии, властелину мира и повелителю всех четырех сторон света — вдруг стало неловко.
— Поднимись, милое дитя, — смущенно произнес он.
—
Но эти слова окончательно сбили Син-аххе-риба с толку. Проще всего было надеть маску сурового правителя.
— Я хочу побыть со своей внучкой наедине, — холодно сказал царь.
Почти час он провел с Хавой. Говорили о Мидии, о Деиоке, за которого принцессе вскоре предстояло выйти замуж. И, конечно, говорили о Марганите, что интересовало царя более всего.
Син-аххе-риб вышел к сыну, только когда Хава уснула, попросил:
— Скажи, чтобы мне постелили в твоих покоях, не хочу сегодня возвращаться к себе во дворец.
Среди ночи, страдая от бессонницы, вдруг захотел увидеть Марганиту.
— Ты помнишь, кто стоит перед тобой? — сурово спросил он, когда девушку привели к нему.
— Син-аххе-риб, царь Ассирии. Ты никогда не желал мне зла, и у тебя доброе сердце, — опустив глаза, заученно повторила чьи-то слова Марганита.
Она не помнила его. Не помнила ничего о том страшном для себя дне, когда он погубил ее семью, ее близких, ее родной город…
И это привело его в замешательство.
Он призвал ее к себе, обнял, как обнял бы свою дочь, с невинной нежностью и жалостью, видя перед собой ее изумленные глаза, в которых не было ни капли ненависти.
С того самого дня Син-аххе-риб не переставая думал о Марганите. Каждую ночь царь покидал свой дворец, чтобы провести с ней время. Привыкший все брать по праву сильного, впервые в жизни пошел другим путем. Засыпал ее драгоценными каменьями, приносил ей благоухающие орхидеи и дивной красоты розы, одаривал платьями из тонкой дорогой материи с неповторимым рисунком, а взамен желал лишь взять ее за руку, посмотреть ей в глаза, услышать ее голос, вдохнуть ее запах.
И долго не решался подступиться к ней. Пока однажды она сама осторожно не поцеловала его в щеку. Он стал ей дорог.
Всю следующую ночь Син-аххе-риб не спал, мучаясь сомнениями. А сутки спустя появился во дворце старшего сына, чтобы разделить с Марганитой ложе. Это удивило ее, но она не сопротивлялась. Когда он уснул, она свернулась рядом с ним калачиком, прижалась, как котенок, и пролежала так до утра, не сомкнув глаз, испуганная и удивленная.
Однажды, провожая царя до тайного выхода из своего дворца, Арад-бел-ит спросил:
— Отец, не сделать ли тебе ее царицей?
Эта связь сблизила их. Они были сообщниками, храня эту странную тайну.
— Когда это произойдет, на нее начнут охоту и твоя мачеха, и твой брат, и все их приверженцы.
— Тогда, может быть, стоит свернуть им шею и напомнить о том, кто такой Син-аххе-риб?
Царь улыбнулся.
Арад-бел-ит хорошо помнил эту улыбку. В последний раз она не оставила камня на камне от Вавилона…
***
В первый день зимнего месяца тебета на двадцать четвертом
— Нам предстоит принять трудное решение! — сказал Син-аххе-риб. — Мой младший сын Ашшур-аха-иддин еще не взошел на престол, а уже выпустил из рук то, что по праву всегда принадлежало Ассирии. Потеряв Табал, мы показали нашим врагам, что Ассирия ослабла. Еще немного — и мы потеряем Сирию. От этой немощи все наши беды. Бунт в Маннее — только первый отголосок этого поражения. Неспокойно в Мидии, в Мусасире, в шаге от бунта Вавилония. А скифы и киммерийцы только и ждут удобного момента, чтобы добить раненого льва… Должен ли я говорить, как тяжело мне далось это решение, — уверен, что нет. Все понимают мои чувства. Ашшур-аха-иддин обманул мои ожидания, не оправдал возложенных на него надежд. Он единолично правил страной три долгих года, когда боги послали мне испытание и приковали к ложу, и вот к чему это привело — Ассирия погибает из-за его нерешительности и недальновидности. И я хочу обратиться к вам за советом, мои ближайшие соратники и друзья: как мне поступить, дабы спасти государство, помня о том, что только справедливый суд, а также приверженность нашим обычаям и традициям, позволит нам избежать распри?..
Он все рассчитал верно. Взвалил всю ответственность на сына, хотя из-за болезни отстранился от управления страной всего на год. Сильно преувеличил невзгоды, словно позабыл, что бунт в Маннее подавлен меньше чем за месяц, беспорядки в Вавилонии прекращены, компенсации пострадавшим от наводнения земледельцам выплачены, а из Табала накануне пришло долгожданное известие о киммерийцах, неожиданно отступивших в свои земли, и это вселяло надежды на благоприятный исход войны еще до весны. Но царю нужны были основания для того, чтобы изменить свое первоначальное решение относительно Ашшур-аха-иддина.
— Мой повелитель, ассирийцы будут счастливы услышать, что справедливость наконец восторжествовала, — поклонился Набу-шур-уцур. — Твой старший сын всегда был и оставался единственным законным наследником трона.
— Но что скажут на это сторонники Ашшур-аха-иддина?
— Возможно, если мы заручимся поддержкой жречества… — осторожно высказался Набу-Рама, первый министр Ассирии, высокий рост и могучий торс которого больше бы подошли царскому телохранителю.
Син-аххе-риб с горечью усмехнулся:
— Не получится. Жрецы все за Ашшура…
— Война в Табале, — произнес вдруг Мардук-нацир, — совершенно опустошила нашу казну. И если бы не помощь тамкара Эгиби, наше положение было бы совершенно плачевным. Но я хочу спросить уважаемого Парвиза, как он собирается платить проценты Эгиби?
— К чему ты клонишь? — с интересом посмотрел на него Син-аххе-риб; однако, не дожидаясь ответа, он тут же обратился к казначею: — Парвиз?
Седой долговязый перс с горделивой осанкой, к которому обратился царь, почтительно поклонился: