Трон
Шрифт:
— Узнаешь меня? — сурово спросил Бальтазар, снисходительно глядя на тщедушного писца, стоявшего перед ним на коленях и дрожавшего то ли от страха, то ли от холода.
Гиллиана испуганно закивал.
— Тогда выслушай меня. Расскажешь все, и я сохраню тебе жизнь. Попытаешься юлить, захочешь обмануть, пожалуешься кому-нибудь — и твой отец умрет на самом деле. Закуту нужен такой человек, как ты, рядом с царем…. Четыре дня назад сторонники Арад-бел-ита тайно собрались в тронном зале. Ты был вместе с ними. Я хочу знать, присутствовал ли на этой
Писец открыл рот и стал показывать пальцем, что у него нет языка.
— Неужели ты полагаешь, я не осведомлен об этом? — усмехнулся Бальтазар. — Нинурта, дай ему стилус и табличку.
Пока сотник искал на корме письменные принадлежности, его начальник бесцеремонно разглядывал пленника.
«Пальцем ткнешь — сразу рассыплется. Трусливый, жалкий человечишко, и как таких земля держит. Мне бы радоваться, что все так легко получилось, а почему-то противно. Велика честь — прижать к ногтю таракана. Зато Ашшур-дур-пания будет доволен».
— Твой помощник мне рассказал, что ты пишешь поэму, — неожиданно для себя вспомнил Бальтазар. — Это правда?
Писец, с трудом протолкнув в горле комок, который, казалось, мешает ему дышать, энергично закивал в знак согласия.
— Нет, мне просто интересно. Неужели все, кто пишет о богах, героях и любви, такие же мокрицы, как ты? Как можно быть храбрым там и трусом здесь? Можешь не отвечать…
Подошел Нинурта, вручил писцу серебряный стилус и глиняную табличку. Бальтазар рявкнул:
— Поторопись, я жду! — и невольно отвернулся от писца, который своей трусостью вызывал у него изжогу.
Но Гиллиана больше не дрожал. Подняв на стражников влажные от слез глаза, взяв в руку стилус, он вдруг вогнал его себе в сердце прежде, чем Нинурта что-то предпринял.
— Проклятье… Да он убил себя… — пробормотал сотник, растерянно оглядываясь на своего начальника.
Бальтазар на минуту опешил. Меньше всего он ожидал такого поступка, но затем рассмеялся:
— Знаешь, о чем я подумал, дорогой Нинурта? Ни тебе, ни мне никогда не написать ни строчки.
— Я и не умею, — обиделся тот.
— Знаю. Не обращай внимания. Привяжи ему к ногам камень и брось за борт.
— Как поступим с его отцом? Если выяснится, что он не был при смерти, царь может заподозрить неладное.
— Оставь старика в покое. Его сын это заслужил. Расследование смерти писца все равно поручат мне, а когда на реке найдут перевернутую лодку, объяснить все будет просто.
— И что будем делать дальше?
— А ничего. Это тупик… Подождем. Может, что-то и прояснится.
В Ниневию они вернулись уже ночью. Разошлись по домам.
Бальтазар был задумчив. Последний год, стараясь заглушить боль от потери Ани, он перестал заглядывать внутрь себя. Что-то сломалось в нем, мир утратил краски, пища стала пресной, вино лишь утоляло жажду, наслаждения утратили всю привлекательность… И вдруг оказалось, — причиной тому стал жалкий писец, — что даже в смерти
Не успел он переступить порог, как слуга огорошил новостью:
— Мой господин, с самого вечера тебя ждет гостья.
— И кто она? — удивился хозяин.
— Она не сказала, лицо не открыла. Приехала в паланкине, едва стемнело.
— Принеси вина, фруктов и немного мяса.
Когда он вошел в зал для гостей, женщина поднялась и шагнула ему навстречу.
— Хава?..
— Ты хочешь знать, зачем дед собирал у себя сторонников моего отца?..
Через неделю по Ниневии поползли слухи, что царь поднимает налоги, но во всем виноват его младший сын Ашшур-аха-иддин, который не может справиться с восстанием в Табале, и что если бы не жречество…
В Ашшуре и Арбелах толпа напала и разграбила амбары, принадлежавшие храму богини Иштар. В Калху двое священнослужителей были избиты среди бела дня. А затем, в ночь на семнадцатое тебета, в Ниневии сгорел зиккурат бога Ашшура.
8
Зима 681 — 680 гг. до н. э.
Столица Ассирии Ниневия
Как бы ни затягивалась война, в армии всегда находились счастливчики, которым удавалось побывать дома по два-три раза в год, навестить семью, родных и близких. Царские обозы с ранеными, золотом и серебром, ценными строительными материалами, лошадьми, крупным и мелким рогатым скотом, птицей, тканями, краской, дорогим вином и прочим шли в Ассирию каждую неделю, и кому-то их надо было сопровождать. Командиры кисиров давно научились пользоваться этим как еще одним способом поощрить лучших воинов.
Вот как вышло, что сотни Шимшона и Хавшабы летом двадцать четвертого года правления Син-аххе-риба прибыли в Ниневию, рассчитывая через несколько дней выступить назад. Однако на этот раз оба отряда покинули ассирийскую столицу без своих командиров. Син-аххе-риб повелел сформировать второй царский полк, помимо того, что воевал на Табале под началом Ишди-Харрана. Опыт сотников был в этом случае очень ценен. Тем более, когда об этом просил их бывший командир, вернувшийся накануне из скифского плена.
Всю осень Шимшон и Хавшаба натаскивали новобранцев, учили держать строй, бить копьем, атаковать в ближнем бою, отбирали лучших, а тех, кто не справлялся, — отсеивали.
Впрочем, нигде кроме службы друзья почти не виделись, да и сегодня они встретились случайно. Хавшаба со своей сотней сопровождал в Калху и обратно царицу Закуту. Когда же поручение было выполнено, сотник прогулялся по рынку, выпил в таверне пива, и тут, повернув к дому, наткнулся на мальчишескую драку: четверо крепких ребят мутузили одного. Хавшаба бы прошел мимо, но вдруг узнал в бедолаге Реута, сына Гиваргиса, заступился за него, потом проводил домой. А тут как раз Шимшон... Вот и засиделись.