Трон
Шрифт:
Шимшон ее уважал, но не любил. Мало того, что рассорила его сыновей, так еще оказалась язвой, каких мало. Она могла зло высмеять кого угодно, хоть соседей, хоть главу семьи; если ее пытались поставить на место — дерзила; сказала: ни за что не станет женой Гиваргису, а когда свекор попытался ее отдубасить, схватилась за нож. Шимшон только сплюнул смачно на пол и пошел в свою комнату.
Хемда уговаривала:
— Дура, и куда подашься, если тебя выгонят из дома, как приблудную собаку? Двое детей на руках, кому ты нужна, кроме Гиваргиса?
— А пусть попробует! Пусть выгоняет! Кто знает, может, и у меня найдутся защитники, — щурясь, зло отвечала Агава.
Она не преувеличивала свои возможности. Среди ее подруг давно появились женщины самых знатных родов Ассирии. Пусть хоть волосок упадет с ее головы!..
— Хемда, милая, как проснутся Лиат и Шадэ, пусть сразу бегут в мастерскую. Там работы невпроворот.
— Ой, и правда, пойду разбужу, — спохватилась свекровь.
Невестка улыбнулась:
— О боги! Пусть поспят.
— Да куда там! Лежебоки. Дай им волю, до полудня бы не вставали!.. Ты уж ступай по своим делам, а я тут сама…
И как только Агава ушла, Хемда отправилась будить дочерей Шели. Вошла в комнату, хотела стянуть одеяло, да невольно залюбовалась племянницами — красавицы! Они спали вдвоем на узкой кровати, руки-ноги переплелись, волосы разметались по подушкам. Лиат похожа на отца: невысокая, черненькая, черты лица крупные, строгие. Шадэ — копия матери…
«Эх, Шели, Шели, — взгрустнулось вдруг Хемде. — Погубила тебя твоя красота. Неужто и Шадэ это ждет?.. Замуж их давно пора выдавать. Обеих. Вроде и в женихах недостатка нет, а Шимшон все перебирает. Дождется, что в девках останутся».
Пробасила:
— Вставайте, умывайтесь, и за дело!
Шадэ даже сквозь сон стала перечить:
— Мы ж должны были идти к Агаве.
— Пойдете, когда дома все закончите, — Хемда сказала это тоном, не терпящим возражений, даже нахмурилась, чтобы навести страху на девчонок, и поспешно вышла из комнаты.
Шадэ потянулась и села на постели, толкнула сестру.
— Лиат, вставай! Мне одной, что ли, отдуваться?
— Да ты не переживай. Она добрая. Поваляемся еще немного.
— Опять вчера до поздней ночи гуляла со своим желторотым?
— Тебе-то что? Или завидуешь? — сонно отозвалась Лиат.
— Да мне все равно. Только смотри, как бы беды не случилось. Ияр тот еще распутник. Он ведь свадьбы ждать не станет.
— Да о какой свадьбе ты говоришь, сестричка! Отец никогда меня за него не выдаст. Кто мы — и кто они! Сын водовоза, фу! Но ты даже представить себе не можешь, какие у него ласковые руки…
— Вот и я о том же. Облапал тебя уже всю небось.
Лиат на этот раз все же открыла глаза и задорно посмотрела на младшую сестру.
— И правда, завидуешь. Но не тому завидуешь, что я с Ияром, а тому, что я по ночам из дома убегаю, а ты до сих пор нецелованная.
Шадэ вспыхнула:
— Дура! — схватилась за подушку и принялась
Старшая увернулась, со смехом соскочила с кровати, успев при этом утащить вторую подушку. И началось настоящее сражение, полетели перья. Минут через пять в комнату заглянула Рина, дочь Гиваргиса, всегда мечтавшая, чтобы ее заметили и не сторонились только потому, что она еще маленькая. А ведь ей уже девять!
«Дайте только вырасти! Еще пожалеете, что глядели на меня свысока!» — думала она.
С появлением малышки бой на подушках тут же прекратился.
— Чего тебе? — насмешливо спросила Лиат.
— Меня Хемда прислала, — ответила обиженная девчонка, и добавила с внезапно проснувшейся местью: — Сказала: не явитесь к ней немедленно — к Агаве вас сегодня не отпустят.
Но эта месть так ясно отпечаталась на еще не сформировавшемся личике, что ни Лиат, ни Шадэ ей этого не простили — в Рину полетели сразу две подушки, от одной она увернулась, а вторая едва не сбила ее с ног, что вызвало у старших сестер взрыв смеха.
— Держи ее! — крикнула одна из них.
Рина пустилась наутек, позабыв обо всем на свете, так, словно за ней гнались голодные волки. Пробежала длинный коридор, выскочила во двор, чуть не налетела на старую рабыню, перебиравшую крупу, свернула за угол и мышкой юркнула в узкую щель между домом и глиняным забором, в которую могла протиснуться только она. И только тогда выдохнула — не догнали!
Разочарование пришло позже, когда стало понятно, что за ней, оказывается, никто не гнался. Рина села на старую подушку, на которой при желании здесь можно было даже выспаться, свернувшись калачиком, и от страшной обиды на весь мир заплакала.
Как же одиноко ей было на этом свете!
Почему к ней холодно относилась родная мать, Рина не понимала. Откуда ей было знать, что в Сигаль не осталось ни капли нежности. Робкая и забитая женщина давно смирилась с тем, что в жизни нет и не может быть ничего хорошего или доброго. Она заботилась о своих детях, как всякая мать, но в эту заботу не входили ни ласка, ни любовь. И то, что для ее мальчиков было нормальным, для единственной дочери казалось предательством. И это отдаляло их друг от друга.
Ладно, Рину сторонились старшие сестры и братья, никогда не желавшие брать малявку в свои игры, так ведь даже сверстницы почему-то не хотели признавать ее подругой. С одной она подралась из-за куклы: сшила ее Рина, а разрисовывала лицо Сабрина, потом этим же и попрекнувшая: «Если бы не я, разве она стала бы такой красивой? Так и осталась бы в тебя — уродиной!». С другой разругалась навсегда из-за вавилонских сладостей, внутри медовой обертки были инжир, и орехи, и миндаль — ничего вкуснее Рина никогда не пробовала. Но девочек было три, а конфет7 — четыре. Сабрина, которая их принесла (еще до драки), оставила лишнюю конфету именно Рине, но Сурия оказалась проворнее… Как такое простить!