Трон
Шрифт:
— Мой повелитель, Мардук-нацир совершенно прав. Казна пуста, и для того чтобы ее наполнить, понадобится ввести дополнительный налог на армию. И тогда все обвинят в этом Ашшур-аха-иддина, главного виновника наших несчастий…
Снова заговорил Мардук-нацир:
— Всеобщее недовольство подкрепим слухами, что боги наказывают Ассирию, ведь царь отступил от обычаев своего народа и выбрал соправителем младшего сына; и что главным препятствием к справедливому решению остается жречество. Уверен, после подобных нападок оно отступится
— Что скажешь, Арад-бел-ит? — царь благосклонно посмотрел на сына.
— Одних слухов и сдержанного недовольства жречеством будет мало.
— Вот и займись этим. Подогрей толпу так, чтобы она потребовала от меня справедливости в отношении престолонаследия.
Син-аххе-риб после этих слов поднялся и в сопровождении Чору покинул тронный зал так же, как и пришел туда, через тайный ход. Затем ушел Арад-бел-ит. Остальных советников по одному вывел из дворца Мардук-нацир.
И все-таки соблюсти меры предосторожности в полной мере не удалось.
Таба-Ашшур, начальник царской стражи, проверяя посты, увидел, как министр двора идет рука об руку с казначеем через центральный вход, начал интересоваться, кто еще был утром во дворце, а выяснив, поспешил к Ашшур-дур-пании.
— И что в этом странного? — не понял сначала кравчий.
— Все они пришли в одно время, и кто послал за ними, я не знаю. Все собрались в тронном зале. Спрашивается — зачем, если там не было царя. Ради встречи с Арад-бел-итом? Тогда почему не у него во дворце?
— Как долго они там находились?
— Около часа.
— А где все утро был царь?
— Гулял по саду, просил не тревожить.
Ашшур-дур-пания скривился.
— А вот это уже нехорошо… Насколько я знаю, из сада в тронный зал есть тайный ход. Он только царю и известен. И если Син-аххе-риб им воспользовался, значит, он встречался со сторонниками Арад-бел-ита, а это не сулит нам ничего доброго. Кто еще мог там быть, кроме сановников?
Таба-Ашшур на мгновение задумался.
— Стражи не было. Если царь, то непременно и Чору… а еще писец по имени Гиллиана.
— Хорошо. Ступай. Я рад, что Ашшур-аха-иддин не ошибся в тебе.
Близилось время завтрака. Ашшур-дур-пания проследовал в царские покои. Рафаил, сын Нерияху, бывшего казначея, почтительно доложил кравчему, что царь вернулся с прогулки по саду и с минуты на минуту должен появиться за столом.
Син-аххе-риб вошел в столовую в сопровождении Чору и Хавы. Настроение у царя было превосходное. Он даже смеялся, что в последнее время с ним случалось нечасто:
— Передай своей колдунье, что она поплатится головой за свою дерзость!
— Дедушка, как можно! Я сама ее боюсь! — отшутилась в ответ внучка.
Проходя мимо кравчего, царь смерил его насмешливым взглядом:
— Ты не заболел? Лицо серое, глаза усталые.
— Небольшое недомогание, мой повелитель.
— Ну так отдохни сегодня. Оставь вместо себя Рафаила. Ты ведь ему доверяешь?
—
Из царских покоев Ашшур-дур-пания немедленно отправился на женскую половину дворца, чтобы встретиться с Закуту.
Выслушав его, царица насторожилась:
— И что может за всем этим стоять?
— Пока не знаю, но обязательно выясню.
Тем же вечером Ашшур-дур-пания, заглянув в казармы внутренней стражи, нашел Бальтазара.
— Знаешь ли ты царского писца по имени Гиллиана? — спросил кравчий.
— Конечно.
— Что можешь сказать о нем? Можно ли как-то к нему подступиться? На что он падок? Женщины, вино, золото? Где бывает по вечерам? Как развлекается?
— Честное слово, он вряд ли заслуживает столько внимания. Но если хочешь знать, Син-аххе-риб с некоторых пор держит его при себе по той причине, что кто-то из наместников однажды отрезал ему язык, да и к царю он попал через Набу-шур-уцура. А значит, добровольно писец тебе вряд ли что-то поведает.
— Выясни все, что сможешь. И не тяни.
Бальтазар посвятил исполнению этой просьбы ни много ни мало три дня. Писец жил затворником. Семьи у него не было, скверных привычек не водилось, к роскоши оказался равнодушен. Большую часть времени он проводил в царском архиве, с утра до вечера перебирая глиняные таблички и что-то сочиняя.
«Наверное, поэму, — предположил молодой писец, которого расспрашивал стражник. — Ходит от стены к стене, бормочет что-то себе под нос, а потом долго налегает на стилус».
Раз в месяц Гиллиана покидал Ниневию, отправляясь куда-то на лодке ниже по течению Тигра, однако поскольку на следующее утро он всегда возвращался, Бальтазар в первую очередь наведался в Калху. И ему сразу повезло.
— У него там отец, — сообщил он о результатах своих поисков Ашшур-дур-пании, как только все прояснилось. — Больной отец. Единственный его родственник. На эту наживку мы его и поймаем. Но сначала я должен знать, ради чего рискую головой.
Выслушав кравчего, Бальтазар согласился, что дело нешуточное.
На следующий день Гиллиана получил известие о том, что отец его при смерти.
Писец взял своего помощника и вместе с ним отправился к царю, чтобы получить его разрешение немедленно покинуть дворец и Ниневию. Гиллиана вывел свою просьбу на глиняной табличке, помощник прочел ее царю. Син-аххе-риб возражать не стал.
На полпути к родному дому Гиллиану нагнали Бальтазар и Нинурта. Их лодка была значительно больше, чем та, на которой плыл писец, и поэтому стражники уверенно пошли на таран. От столкновения легкое суденышко переломилось пополам как щепка и быстро пошло на дно. Рабов добили баграми, писца выловили и втащили на корму. Допрос начали здесь же.