Тростник под ветром
Шрифт:
Окно, задернутое толстыми ковровыми гардинами и черной маскировочной шторой, придавало гостиной мрачный вид. Уруки и Иоко сидели вдвоем, точно запертые в пещере, отгороженные от всего мира. Свет проникал только справа, сбоку падая на лицо Иоко, и от этого, даже когда она смеялась, казалось, будто смеется только половина ее лица, другая же сохраняет угрюмую неподвижность. На черной лакированной крышке рояля стояли часы в виде небольшой золоченой клетки; маленькая красная птичка, качаясь, отмечала секунды. Одна лишь эта птичка двигалась в напряженной тишине комнаты. Разговор явно не клеился.
Иоко еще не дала никакого ответа на предложение Уруки. А он пришел за ответом. Больше нельзя откладывать объяснение.
— Сама не знаю, что со мной происходит в последнее время...— не поднимая глаз, сказала она.— Ну просто
словно сама толком не понимаю,
— Нехорошо так отчаиваться...
— Нет, это не отчаяние. Просто само собой так выходит. Я старалась изо всех сил. Я делала все, что могла, чтобы найти какой-то новый путь в. жизни, отыскать что-нибудь, ради чего стоило бы жить. Но теперь я убедилась, что это невозможно, значит глупо тратить усилия!
Слова Иоко ясно говорили о том, что она даже не помышляет о чувствах, которые питает к ней Уруки, вовсе не принимает их во внимание. Любовь, которую он предлагал ей, не имела для нее- никакого значения. Сознавая себя полностью отверженным, совершенно чужим для нее, он сидел неподвижно, с ясным лицом разглядывая дым, поднимавшийся от его сигареты. Прядь волос упала на широкий лоб, отбрасывая красивую тень.
— Я иначе смотрю на жизнь,— застенчиво улыбнувшись, ответил он.— На меня тоже, бывало, находили вдруг приступы тоски и отчаяния. Что и говорить, время, в которое мы живем, дает для этого обильную пищу... Все мы как будто катимся в пропасть. И если искать счастья в общественной жизни, то и в самом деле можно прийти в отчаяние. Но в личной жизни, в мире узколичных переживаний еще можно обрести цель, ради которой стоило бы жить. Возможно, кто-нибудь назовет это малодушием. Но все же это лучше, чем окончательно погрузиться в отчаяние и впасть в состояние полной апатии... Вы не согласны?
— Вы говорите всегда так отвлеченно...
Он тщательно погасил сигарету, потом устремил задумчивый взгляд на окно. По стеклам медленно стекали капли дождя, блестевшие серебром. В прозрачных каплях отражалось небо. Иоко, опустив глаза, отчего еще заметнее выделялись ее длинные ресницы, напряженно ждала, что он скажет. Она просила его говорить менее отвлеченно и в то же время боялась конкретных слов.
— В стихах Браунинга...— начал Уруки. Это было так неожиданно, что Иоко невольно вскинула на него глаза. — В стихах Браунинга есть известные строки: «Любовь превыше всего». Помню, студентом я смеялся над этими словами. Только теперь я по-настоящему понял их смысл. Когда человек полностью отчаялся и разочаровался во всем, когда он готов утратить желание жить — последнее, что ему остается,—это узы любви, связывающие его с другим человеком. Только любовь может вновь дать силы воспрянуть духом. Да, пусть это совсем крохотный, маленький мир, но зато это единственное, что не подвластно никаким законам, никаким катастрофам. Это нечто такое, что принадлежит только самому человеку и никому больше.
Иоко чуть заметно повела плечами и вздохнула.
— Нет, для меня все уже кончено...— точно отвергая его слова, сказала она. Уруки не отрывая глаз смотрел на ее лицо, обращенное к нему в профиль.— Вы верите в любовь. Я вам завидую. Но что такое любовь? Разве нельзя жить без любви? Любовь, любовь, любовь... Надоело! — она покачала головой, как будто отвергая все доводы, которые он собирался ей привести. Мне кажется, все мы до сих пор слишком переоценивали любовь, слишком верили в нее. Не следовало гак слепо верить. В наше время любовь гораздо чаще приносит одно лишь горе. Нет, больше я уже не буду уповать на любовь... Зачем? Только для того, чтобы стать несчастной и опять страдать?
— Вы все время заглядываете вперед. Конечно, предусмотрительность — полезная вещь, но ведь нельзя же все время думать только о наихудших вариантах и воображать себе разные страхи в будущем.
— Это не воображение. Разве каждый день не убеждает нас в том, что жизнь полна ужасов? Ни разу еще не случалось, чтобы мои опасения не сбылись. Пока продолжается война, так будет и дальше.
— Я понимаю, то, что вам пришлось пережить, действительно подтверждает подобную точку зрения. И все же, мне кажется, не следует воспринимать жизнь так узко. Какие бы удары на нас ни обрушились, надежды терять нельзя.
— Да как же, скажите мне, как можно сохранить эти надежды? Вы думаете, мне не хотелось бы надеяться на счастье?.. Война убивает все наши помыслы, все стремления. Законы, мораль, политика —
— Но ведь тогда получается, что совсем не для чего жить? — как будто сердито возразил Уруки.
— Конечно. Таким, как я, самое лучшее поскорее умереть!
Уруки чувствовал, что Иоко наголову разбивает все его аргументы. Он приготовился сказать ей так много, но понимал теперь, что все его слова будут напрасны. Он вдруг встал и подошел к окну.
— Какой сильный дождь...
Иоко молчала, потирая кончики озябших пальцев. Уруки, опираясь о подоконник, смотрел на сверкающие потоки дождя, и его силуэт на фоне окна выглядел унылым и мрачным. В очертаниях его крупной фигуры сквозили и усталость, и разочарование, и бессильное сознание своего одиночества.
— Простите, я, кажется, наговорила вам грубостей... Но поверьте, я благодарна за ваше хорошее отношение, я от души признательна вам.
— Благодарности мне не нужно,— сказал Уруки, не оборачиваясь.
Но Иоко не унималась:
— Вы говорите, что верите в любовь... Ну да, конечно, в свое чувство вы можете верить. О, я способна понять ход ваших мыслей. Я знаю, вы хороший, вы честный... Но даже если бы я могла поверить вам, все равно я не могу верить всей теперешней жизни. Завтра же, например, вам могут вручить призывную повестку, и вам придется немедленно бросить все и уехать... Или будет воздушный налет — сегодня же, например,— и вас убьют... Можете сколько угодно твердить, что верите в святость любви, и тем не менее вы невластны ослушаться приказа о мобилизации! И не только вы, все мужчины вообще не имеют права в такое время думать о любви, о женитьбе... Моя младшая сестра вопреки желанию родителей тайно обручилась с братом покойного Тайскэ. Он летчик, и сейчас неизвестно даже, где он находится. У меня сердце разрывается от жалости к сестре. А она, бедняжка, пытается уверить себя, будто очень счастлива этой любовью... Сама не замечает, что давно уже стала глубоко несчастной. Скоро, наверное, поймет, да уж поздно! Я все время со страхом думаю о том, что этот час недалек!
Уруки, не отходя от окна, оглянулся.
— Вы допускаете одну ошибку, и притом — основную. Любовь — это только любовь, а не гарантия вечного счастья. Вы же все время связываете эти два понятия вместе и считаете, что любовь только для того и существует на свете, чтобы приносить людям счастье. Ничего подобного. Оставим счастье. Любовь и сама по себе полна и совершенна. Даже если бы она сделала меня несчастным, я никогда не стал бы раскаиваться, что полюбил. И ваша сестра безусловно очень счастливая девушка. Со стороны ее судьба может казаться очень несчастной, но если ее сердце полно любовью — разве этого мало? Счастье не всегда должно принимать вещественные материальные формы. Какое бы горе ни обрушилось на голову того, кто по-настоящему любит, любовь, живущая в его сердце, способна все-таки принести ему последнюю радость. Я твердо убежден в этом. Любовь — не расчет. И не способ добиться внешних атрибутов благополучия...—Уруки замолчал, словно удивившись своей горячности. Потом, опять отвернувшись к окну, продолжал, осторожно подбирая слова:— Никто не знает, что нас ждет впереди. Ну и что из того? Рисовать себе всякие невзгоды в будущем и из-за этого отказываться от счастья в настоящем — это слишком уж трусливо и малодушно! Вы, кажется, боитесь, что любовь обманет вас, но истинная любовь не знает предательства. И даже если я погибну при воздушном налете— все равно любовь остается любовью. Любовь неизменна, изменяется только жизнь. Я не знаю, как пойдет дальше война. Возможно, меня опять призовут в армию. В жизни не осталось ничего определенного, прочного. И если сохранилось еще в этой неустойчивой жизни что-нибудь внушающее доверие, то это только любовь, связывающая людей. Что бы ни произошло в жизни, какие бы перемены ни наступили — любовь останется неизменной, в это я твердо верю. Только она способна дать нам силы жить в этом хаосе, сохранить свое «я»...