Тростник под ветром
Шрифт:
Но Юмико, казалось, не замечала отчаяния матери. Она беспредельно наслаждалась долгими часами безделья. Время перестало подгонять Юмико. Время остановилось, и жизнь Юмико тоже остановилась. Только теперь Юмико впервые с удивлением узнала, что часы, проводимые в полной праздности, могут быть так блаженны!
Иногда из приемной выходил отец в белом халате. Надев гэта, стоявшие на веранде, Юмико сидела на корточках возле дома. Она спускалась в сад и подолгу рассматривала землю. Ей нравилось следить за бесконечно меняющейся землей.
— Что ты здесь делаешь? Смотри, как бы тебя не продуло на сквозняке! —
— Ничего, папа. Здесь тепло, я не простужусь.
На земле ярко блестели бесчисленные крошечные песчинки. Сколько их! Здесь и лиловые, и темно-зеленые. И все они, притягивая и вбирая в себя солнечные лучи, искрились разными цветами. Ползали маленькие, совсем крохотные букашки. У каждой была своя, непохожая на других, форма, свой особенный цвет, некоторые имели панцирь и усики, и все они хлопотливо сновали взад и вперед, как будто что-то искали. Что они ищут — этого Юмико не знала. Но только они все время что-то искали. Может быть, пищу, а может быть, мир или счастье? Или—кто знает — может быть, они искали себе красивого друга или подругу?
Юмико поднимала и разглядывала сухие вишневые листья, рассыпанные ветром по саду. Каждый листок так прекрасен, что можно часами глядеть на него не отрываясь. Тонкие прожилки сплетались в чудесную сеть, лист окаймляла зубчатая резьба. Как она была безупречна, эта резьба, без малейшей погрешности или изъяна... А великолепное сочетание красок — беспредельно гармоничное и в то же время изысканное! Был здесь и желтый, и коричневый, и зеленый, и черный, и даже пурпурный цвет. В одном-единственном листке, словно в миниатюре, воплощалось все совершенство природы.
Перед Юмико открывалась эта нескончаемо новая красота, и она испытывала счастье, похожее на блаженное забытье. А в душе почему-то безотчетно пробуждались воспоминания о любви к Кунио. Красота природы будила в душе любовь, а грезы любви прямо и непосредственно воплощались в образе Кунио.
От Кунио уже давно не было известий. Но даже если бы он продолжал писать, Юмико все равно считала бы, что ее собственная жизнь кончена. Она и в любви была отщепенцем. Но Юмико быстро смирилась. Может быть, слишком быстро. Безропотный отказ от надежды на счастье в будущем совершился в душе Юмико почти тотчас же, как опа заболела.
Она была счастлива мыслью, что продолжает тайно любить Кунио, любить как бы издали, ни на что не надеясь и не рассчитывая, смиренной и робкой любовью.
Иногда, когда Юмико чувствовала себя лучше, она пробовала играть на рояле. В мелодиях знакомых сонат и этюдов она открывала ранее неизведанное очарование. Музыка омывала и очищала душу. В гармонических сочетаниях звуков, казалось, заключалось все богатство и разнообразие человеческих чувств и переживаний. В душе Юмико, переполненной звуками, всплывал образ Кунио. Наслаждение, которое дарила ей музыка, сливалось с блаженством любви. Но в то же время Юмико знала, что ее собственной любви уже наступил конец. Ее любовь бесплодно погибла, увяла, вместо того чтобы распуститься прекрасным, благоуханным цветком. Остался лишь печальный и сладкий аромат увядания,— уж этот-то аромат по крайней мере никто у нее не отнимет. Больше у нее ничего не осталось. Ее бедное, скромное сердечко стало еще более покорным.
Среди забот и волнений, наполнявших жизнь, одна лишь
С острова Сайпан начала совершать налеты американская авиация. Был ясный, погожий осенний полдень, когда «летающие крепости» впервые показались в небе над Токио. Первым впечатлением при виде их был не столько страх или ненависть, сколько невольное восхищение красотой этого невиданного зрелища,— на высоте в девять тысяч метров самолеты с заостренными крыльями казались голубыми, почти прозрачными, похожими иа молодой, только что народившийся месяц, когда он вечером чуть заметен на небосклоне. С этой поры небо над Токио перестало принадлежать Японии. Раньше всего была утрачена власть над небом.
— Уже пять месяцев, как от Кунио нет известий...— сказала Юмико, не поднимая головы с подушки. Она улыбалась. Готовность сестры без всякой борьбы отказаться от любви только из-за своей болезни не вызывала сочувствия Иоко.
— Где он сейчас? — спросила она.
— Не знаю. Не знаю даже, жив ли еще...
Эти печальные слова прозвучали неожиданно легко, почти радостно. Но, может быть, жизнь и смерть уже не имеют значения для Юмико? Нет, Иоко не могла понять чувства сестры.
Как-то раз, когда Иоко вернулась со службы, Юмико позвала:
—- Иоко, на минутку...
— Что тебе, Юми?
— Знаешь, Иоко, тебе лучше было бы выйти замуж. Я уверена, он очень хороший человек.
— О ком это ты?
— Об Уруки-сан.
Иоко почувствовала, что ее лицо окаменело.
— Почему ты так думаешь?
— Он приходил сегодня- после обеда,— не отвечая на ее вопрос, продолжала Юмико,— поговорил с папой и сразу ушел. Определенно насчет тебя.
Иоко рассердилась. «Какая низость»,— подумала сна. Она не дает согласия, так он решил действовать через отца. Значит, с ее волей он не считается. «Отец может говорить что угодно — не соглашусь!»'—решила И о ко.
— Что за глупости. За него уж во всяком случае я замуж не собираюсь! —сказала она с видом рассерженной девочки.
После ужина Иоко первая начала разговор с отцом.
— Я слыхала, Уруки-сан приходил сегодня?
— Был, был.
— Наверное, говорил обо мне?
– Да.
— О чем же он говорил?
— Знаешь, что я тебе скажу, Иоко,— ответил профессор Кодама, набивая трубку,— прекрасный он человек, как я погляжу... Короче говоря, он сказал, что сделал тебе предложение, и считает, что было бы по меньшей мере неприлично держать это от меня в секрете, поскольку, мол, нельзя не считаться и с моим мнением. Вот затем он и приходил,— хотел сообщить мне об этом, поскольку я ведь тебе отец. Он сказал, что еще не получил от тебя положительного ответа.
Значит, Уруки не игнорировал ее волю. Скорее наоборот, его поступок свидетельствовал только об уважением к ее родителям. Сердиться на это не было оснований.
— Скажи, как ты намерена поступить? — спросил профессор, часто моргая глазами. В его словах звучали и смущение и любовь к дочери, такой несчастливой в первом замужестве. Иоко почувствовала себя виноватой перед отцом.
— А вы, папа, как думаете?
— Как ты сама захочешь,— просто ответил профессор,— но мама считает, что было бы очень хорошо, если бы этот брак устроился поскорее.