Тростник под ветром
Шрифт:
Юхэй украдкой наблюдал за Киёхара, погруженным в мысли о своем опасном проекте. Крупная голова с беспорядочно спутанными седыми волосами, большие уши, спина уже несколько сутулая, подвижные пальцы, неожиданно молодые и гибкие... И Юхэю вдруг пришло в голову, что этот человек, в течение долгих лет неустанно следивший за движением мировой истории, возможно обладает более правильными суждениями и более широким кругозором, чем он сам.
И все же ему захотелось предостеречь друга, уговорить его отказаться от опасной затеи. Сам он давно уже потерял надежду, махнул рукой на все, смирился с тем, что происходит
Но и в смирении он непоследователен, он все еще пытается оказывать властям половинчатое, слабое сопротивление. Он сам с грустью сознает свою непоследовательность. Если бы он только мог бороться так же непримиримо, очертя голову, как это делает Киёхара, он был бы рад последовать его примеру. Но ведь он отвечает за судьбу сорока пяти сотрудников журнала, он должен беречь журнал, он связан, наконец, соображениями экономического порядка. Да и здоровье сдает — в последнее время опять обострилась хроническая болезнь желудка, которой он страдает вот уже много лет. И если говорить прямо, то на первом месте у него всегда остается стремление сохранить себя, сохранить свое дело, свою работу. Нет, Юхэй не может решиться поставить на карту всю свою жизнь, не заботясь о последствиях, как это делает Киёхара.
Он не стал отговаривать Киёхара. От всей души желая успеха опасному предприятию, которое замыслил Киёхара, он в то же время твердо решил, что не будет участвовать в этой затее и не станет ей помогать. Нет, он останется в стороне и будет издали следить за событиями. Он не хочет в случае провала делить ответственность с Киёхара. Он всегда старался по возможности избегать опасности.
— За Коноэ, наверное, установлена слежка?
— Похоже на то,— Киёхара кивнул и, откинувшись на спинку стула, устремил взгляд в потолок, как будто надеялся найти там решение волновавшей его проблемы.
Юхэй прав, Коноэ вряд ли сможет что-нибудь предпринять. И не только Коноэ, другие тоже ничего не сумеют сделать. И все-таки он не может больше безучастно следить за событиями. Да, он окончательно отчаялся и возможности спасти Японию. Сколько раз он уже отчаивался! Но пока в нем жива совесть, он не смеет бежать от действительности даже в мир отчаяния. Он обязан преодолеть даже свой собственный пессимизм. Это было, пожалуй, труднее всего.
Удивительные, странные времена! И жандармы, и тайная полиция, и Информационное управление — все утверждают, что заботятся только о благе государства. Даже армейские руководители, стараясь не уступить флоту дюралюминий, тоже уверяют, что делают это для блага отчизны.
Тайскэ Асидзава погиб оттого, что его изувечил какой-то унтер-офицер. Этот унтер-офицер, избивая его, тоже, вероятно, считал, что наказывает Тайскэ «на пользу родине».
Как будто отвечая на эти сомнения, Юхэй закурил сигарету и сказал:
— Вопрос, дружище, сводится не только к личности Тодзё...
— Да, безусловно. Вся политика, все принципы руководства со времени начала войны в Китае — сплошное безумие. Путь, на который вступили тогда, может привести только к гибели. Нужно все переделать, все до основания, начиная с перевоспитания народа...
— На это потребуется тридцать лет.
— Даже за тридцать лет, и то нелегко... Позавчера я видел Цунэго Баба, он сейчас не у дел и, похоже, проводит целые дни за игрой в шахматы,— так вот, он
— У Баба-сан все такой же ядовитый язык...— засмеялся Юхэй.
— Да, ну а что же твои полицейские? — как будто только сейчас вспомнив, спросил Киёхара.
— Пустое, ничего серьезного.
— Уж не собираются ли они упрятать и тебя за решетку?
— Вполне возможно. Думаю, в недалеком будущем это может произойти. Очевидно, этим господам все кажутся преступниками и предателями родины...
Юхэй достал из ящика письменного стола бутылку английского виски и наполнил стаканы. Даже в этих трудных обстоятельствах он пытался сохранить достаточно хладнокровия, чтобы позволить себе эту маленькую роскошь.
С тех пор как Дзюдзиро Хиросэ покинул госпиталь, его здоровье быстро пошло на поправку. Правда, ходить без палки ему было еще трудновато, но душа его вновь обрела ту энергию и бодрость, которыми он отличался в армии.
Дом, доставшийся ему в наследство после смерти отца, находился в районе Сиба. По утрам за директором присылали из типографии грузовик «Дадсон», развозивший готовые заказы. Согнув все еще плохо повиновавшуюся ногу, Хиросэ усаживался рядом с шофером. В вельветовых бриджах, в кителе, в фуражке военного образца, он имел весьма воинственный вид.
Работа в типографии пришлась ему по душе. В армии существовали военная дисциплина, воинский устав, многочисленное начальство, в типографии же самым главным был он, Хиросэ, и все порядки зависели целиком от его воли. Он наслаждался ощущением полной свободы, ничем и никем не ограниченной.
За время болезни прежнего директора дисциплина среди рабочих несколько расшаталась. Хиросэ приказал управляющему Кусуми раздобыть где-нибудь сакэ. Кусуми было уже около сорока лет, он отличался удивительной худобой — не человек, а кожа да кости,— но когда дело касалось работы, в нем появлялись изворотливость и проворство хорька; он знал все входы и выходы, все окольные пути и лазейки. Неизвестно, как ухитрился он обойти строгие рогатки контроля, но только вскоре он привез на территорию типографии упрятанную в рогожи семидесятилитровую бочку сакэ, сохраняя при этом абсолютно невозмутимый вид.
В день, когда новому директору предстояло вступить в должность и обратиться к рабочим с традиционным приветствием, Хиросэ распорядился прекратить работу в пять часов вечера. Собрав всех рабочих, он собственноручно вытащил пробку из бочки с сакэ.
— С сегодняшнего дня я принимаю на себя обязанности директора типографии «Тосин». Благодарю всех работников за усердие, проявленное при жизни отца, и вместе с тем выражаю пожелание, чтобы в нынешние ответственные времена еще выше поднялась производительность труда на благо родины. С этой целью я принял решение с завтрашнего дня повысить оплату сверхурочных работ на десять процентов. Надеюсь, что каждый рабочий и служащий честно выполнит свой долг и поймет поставленную мною задачу. Сегодня, желая отметить мое вступление в должность, а также вознаградить вашу добросовестность и старание, я ставлю вам бочку сакэ. Пейте и веселитесь, пока бочка не опустеет до дна.