Трудный ребенок
Шрифт:
Я встала и прошлась к окну. Нога окончательно восстановилась, боли не было – хоть снова в окно лезь. Идея казалась заманчивой – я совершенно не знала, что отвечать Филиппу. Его просьба была дикой, но такой проникновенной.
На что способен любящий человек, чтобы спасти любимого? Что делала я, чтобы спасти Киру? Если подумать, то каждый из нас рано или поздно в той или иной мере становится безумцем.
Я понимала Филиппа. Но помочь не могла. И дело было даже не в их противостоянии с Владом и том, что Филипп мог воспользоваться кеном Тана, чтобы свергнуть его.
– Не могу, – произнесла я тихо, не поворачивая головы и не глядя в глаза жрецу.
– Почему? – Он с шумом выдохнул, и я услышала, как продавилась кровать.
– Тан бы не хотел этого.
– Тан? Серьезно? С каких пор мы задумываемся о том, чего хотел бы мертвый колдун? Разве не ты убила его?
– Именно поэтому, – твердо сказала я.
– Интересно, если бы на месте Лары сейчас лежал Глеб или Влад Вермунд, как бы ты поступила? Смогла бы жить с тем, что могла спасти кого-то из них, но не спасла? Я так не думаю.
– Неважно, кто там лежит.
– Ой ли? Ты никогда не любила Лару. С такого ракурса все выглядит... знаешь, не очень.
– Вот уже не думала, что ты будешь обвинять меня в отсутствии морали, Филипп Макаров!
– Ты сама себя обвинишь. Потом. Но для Ларисы будет поздно.
Он демонстративно гордо поднялся, развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. На душе было паршиво, словно я действительно виновата в состоянии Лары. Самокопания – самая вредная привычка в мире. От нее почти не избавишься, зато неприятных ощущений – хоть отбавляй.
Я вышла в коридор и тут же наткнулась на Риту.
– Не видела Влада? – спросила она. Я покачала головой. – Хочу узнать, где нас поселят. Устала, жуть! – Рита бегло оглянулась и спросила: – Чего хотел Филипп?
– У него маниакальная уверенность, что я смогу спасти Лару, – призналась я. – Вернее, что он может. С помощью кена Тана.
– Надеюсь, ты не…
– Нет. Если бы меня попросил об этом кто-то другой, но Филипп... Зная о его разногласиях с Владом, глупо доверять ему оружие против вождя. Особенно, когда идет война.
– Филипп любит Лару, – с горечью сказала Рита и отвернулась. – Вряд ли он думает о противостояниях сейчас.
Из-за угла вынырнул Глеб, подошел к нам и обнял меня, положив подбородок мне на затылок. Рита сослалась на усталость и пошла искать себе приют. Да уж, тесно нам тут будет – три племени это вам не шутки. Особенное если учесть, что у Мирослава много людей.
– С ума сошла, так пугать, Полевая! – выдохнул Глеб мне в волосы.
– Извини, но мне показалось глупым спорить с древним охотником, который собрал армию, чтобы нас поработить, – пошутила я.
– Это правда, что Альрик жив?
– Альрик все это затеял. Настроил охотников против остальных Первозданных, помог от них избавиться и дал своим ребятам порезвиться. Не думаю, что Альрик хочет войны, ему нужен мир и повиновение, но пыл охотников нужно чем-то охладить. Убийства хищных –
– Но он дал вам сбежать. – Глеб иронично изогнул бровь. – Почему?
– Думаю, Альрик убежден, что мы никуда не денемся. Он же Первозданный – знает о местонахождении всех племен хищных. Нам нужно уезжать, если хотим уцелеть. Переждать период массовых убийств и вернуться тогда, когда все закончится.
– Вы с Вермундом уже говорите синхронно.
Я нахмурилась, но он крепче обнял меня и добавил:
– Не парься. Главное – пережить войну. Время смут.
– В моей жизни время смут с рождения. Я привыкла.
– Идем, пристрою тебя. Я этим с ночи занимаюсь, прям метрдотель!
Спален в доме хоть и было много, но на всех катастрофически не хватало. Людей селили по трое, а то и по четверо. Митаки тащили из чулана спальные мешки, раскладывали их на полу в комнатах и даже в гостиной.
Мы с Глебом поднялись на второй этаж, прошли по коридору, и он распахнул для меня дверь одной из спален. Небольшой, но светлой с двумя односпальными кроватями, накрытыми ажурными вязаными покрывалами. Окно было зашторено старенькими, но веселенькими шторками с рюшами. Непривычно уютная для этого дома комната.
– Я взял кое-какие вещи для тебя. – Глеб указал на сумку в углу. Он помолчал немного и добавил: – Игрушка твоя любимая тоже там, среди вещей.
Я раскрыла сумку и благодарно улыбнулась, прижимая к груди плюшевого совенка. С ним вернулись воспоминания о доме, тепле и уюте. Суровая реальность, бегство и блуждающий поблизости драугр, который, возможно, маскируется под хищного – все это было слишком для меня. Иногда усталость оказывалась сильнее настолько, что никакие вампиры не могли с ней сравниться. Бессилие порабощало, превращало мышцы в кисель, а мозг – в кашу из мыслей. Заплесневелых, хаотичных, ленивых мыслей.
Что-то из прошлой жизни, более или менее стабильной, нарушало этот порядок, заставляло надеяться на лучшее, бросалось обрывками былого счастья и наивности. И, как ни странно, придавало сил.
– Спасибо, – прошептала я, улыбаясь.
– Мы переживем это, Полевая, – уверенно произнес Глеб и обнял меня за плечи.
Уснуть мне так и не удалось. Мысли роились, досаждали странными, противоречивыми образами, жужжали в уши страшными предчувствиями и навязывали паранойю. День прошел непродуктивно — в беспокойных размышлениях и сомнениях.
За окном стемнело, когда я встала. Спустилась вниз и выскользнула во двор.
Прохладный ветер принес облегчение, я облокотилась о сучковатые перила и осмотрелась. Деревьев во дворе почти не было – лишь иссохшаяся липа и старый клен, шелестящий листвой при каждом порыве ветра.
В отдаленном уголке двора взад-вперед расхаживала Лина. На лице деторожденной надолго обосновалась маска скорби. Потери всегда трудны, но для каждого из нас мера потерь своя. Кто-то теряет друга, кто-то человека, с которым по воле судьбы просто жил в одном доме. Кто-то любимого... Того, с кем могла связать тебя судьба, но так и не связала. Того, кто мог стать счастливым, но так и не стал.