Тщетная предосторожность
Шрифт:
Вот, оказывается, чем их любовь была для Питера! Из-за чего же она так страдала долгие годы, мучилась, тосковала? Как странно видеть любимого друга детства, юности, а теперь чужого мужа, вспоминать, какую власть он имел над ее жизнью, как много для нее значил, как все без него стало вдруг пусто и бессмысленно: ведь Питер – самый обычный мужчина, таких не счесть. За обедом она сначала не прислушивалась к разговору – просто слушала его голос, стараясь узнать в нем голос человека, сказавшего когда-то: «Я люблю тебя».
А потом она
Для Синтии полной смысла была их прежняя жизнь – игры, затеи, веселье, забавные приключения, а Питер толкует о яхтах, скачках, личных самолетах и ночных клубах Нью-Йорка, Что она знает о них?
«Помнит ли он, – думала Синтия, – запах клевера на лугу? Вспоминает ли, как они, взявшись за руки, гуляли в роще, а кругом ворковали голуби?» Она будто снова чувствует тонкий аромат персиков в оранжерее – они тайком рвали персики, и Питер ее поцеловал…
Синтии вдруг показалось, будто она листает альбом с пожелтевшими фотографиями давно ушедших дней.
Гордо вскинув голову, она встала. Она должна вернуться и быть среди них! Надо пройти через это! И виду не показать, что она в смятении и сбита с толку собственными чувствами.
Она вышла в холл. Мужчины возвращались по коридору из столовой, отступать было некуда. Питер, отделившись от остальных, приблизился к ней и взял под руку.
– Нам очень о многом надо поговорить, правда, Синтия? – шепнул он.
Она не успела ответить, как в открытой двери гостиной появилась Луиза.
– А, вот и ты, Питер, – сказала она. – Поднимись в спальню и принеси соболью накидку, становится прохладно.
Питер отпустил руку Синтии.
– Да, дорогая, – отозвался он послушно.
Синтия взглянула на Луизу, и ей показалось, будто в красивых темных глазах мелькнуло подозрение. Неужели ревнует?
«И все же, – с неодобрением подумала Синтия, – могла бы хоть добавить „пожалуйста“.
Все перешли в гостиную. На другом конце был отвернут ковер, и Микаэла со своими юными друзьями затеяла танцы под радиолу. Роберт принес Синтии чашку кофе.
– Черный, как дьявол, сладостный, как любовь, жаркий, как ад, – процитировал он.
Она, не поднимая глаз, взяла чашку.
– Вы сердитесь на меня? – тихо спросил он.
– Очень! – ответила она неуверенно.
– Я думал, вы обрадуетесь…
Синтия взглянула на него с укоризной:
– Ничего подобного вы не думали! Не знаю, зачем вы сюда вызвали Питера, но только не с целью порадовать меня!
Роберт не успел ответить – кто-то его позвал, и он отошел к гостям.
С этой минуты Синтии казалось, что вечер тянется медленно, словно в страшном сне. Она видела, как Питер принес соболью накидку и заботливо укутал плечи Луизы, слышала, как Луиза потребовала сигарету
А из прежней, далекой жизни слышалось: «Сбегай за молотком, Синтия!», «Сбегай за поводком, а я подержу собаку!», «Поторапливайся, Синтия, я не собираюсь тратить здесь целый день!..»
Она тогда прислуживала Питеру, выполняла его поручения, ведь Питер был мальчик, она – девчонка. Теперь Питер – мужчина и прислуживает жене.
Синтия разговаривала с гостями, пыталась вести себя естественно, но в душе чувствовала одно – нужно отсюда бежать, и поскорее.
Луиза пожелала танцевать – сначала с Питером, потом с Робертом. Синтия стояла в одиночестве у окна, когда Питер позвал:
– Пойдем потанцуем, Синти!
Так он прежде ласково называл ее.
– Нет, нет! – вырвалось у нее.
Она не позволит ему прикасаться к себе!
– Что ж, тогда поговорим! Кстати, надо чего-нибудь выпить. Тебе принести?
Синтия отрицательно покачала головой. Питер оставил ее на минуту и вернулся с бокалом виски с содовой.
– Ты такая хорошенькая, Синтия, но почему ты не вышла замуж?
Она ответила просто, не задумываясь над жестокостью его слов.
– Я была медсестрой, Питер. У нас тут шла по-настоящему большая война.
Питер покраснел.
– Ты думаешь, я этого не понимал? Я хотел перевестись сюда, хотел воевать в британской авиации, но…
– Но не воевал…
Питер не выдержал прямого, открытого взгляда, пустился в объяснения, стал излагать резоны, которые, как поняла с тяжелым чувством Синтия, приводил уже не однажды, о долге, о пользе нации. Все это она слыхала не раз и от мужчин, и от женщин, тех, кто счел для себя предпочтительнее другой берег Атлантики, вдали от разбомбленной, разоренной Европы.
– Ладно, Питер, – мягко проговорила она, – у каждого своя совесть. Я не сторож своему кузену – сейчас уже нет.
– Черт побери, Синтия, ты всегда ко мне придиралась! Чем мне нравятся американки – с ними никогда не чувствуешь себя неловко, перед ними не приходится изображать из себя святого.
– Не приходится?
– Нет, – гневно повторил Питер. Он поглядел на свой пустой стакан. – Пойду, налью еще виски. Может, все-таки и тебе?
– Не надо, спасибо.
Синтия подождала, пока он вернется.
– Должен сказать, Шелфорд здорово подправил наш старый дом.
– Ты не против переделок, реставрации?
– Почему я должен быть против? Я рад – наконец-то на старое семейное гнездо нашлись деньги. А то была всегда просто огромная лачуга. Здесь теперь можно жить. Завтра Шелфорд хочет показать мне всю усадьбу. Хорошо бы ты поехала с нами, подскажешь, если нужно, как зовут старых арендаторов – вряд ли я вспомню их имена, да, наверно, и не узнаю никого.
Синтия не отвечала. Питер сделал большой глоток и, словно желая прервать затянувшееся молчание, заговорил: