Туата Дэ
Шрифт:
А уж садистический интерес к мукам казнимых сделал его почти знатоком механизмов человеческого тела - по крайней мере, Ноейсу казалось, что он держится на равных даже с учениками медицинского факультета, избравшими направлением своей деятельности потрошение ещё живого человеческого тела.
Поэтому развесёлый ритм танца не вводил его в заблуждение - он видел перед собой труп, который никак не желал умирать. Плоть раз за разом пыталась одеть его слишком странные, слишком большие кости -и разрывалась, как слишком малая для такой огромной души одежда, оставляя прорехи, сквозь которые были видны овальные, вытянутые ребра.
Совсем не человеческий скелет плясал сейчас на виселице.
И был виден странный череп, суставы, которые никак не могли работать, вытянутые,изогнутые тонкие клыки в длинных, не то
Плоть рвалась, английская шинель зияла прорехами, душа полковника становилась все больше, отрубленные и отрезанные головы на поясе стонали - а полковник продолжал танцевать…
Душа Нойеса был полностью во власти ритма этого ведьмовского танца и он не мог перестать отстукивать ритм дикой пляски на своих костях. Он смотрел и смотрел как перед ним связанная одетая в обрывки и лохмотья, вместо вычищенной и застегнутой на пару пуговиц посередине, британской шинели, страдает и мучится огромная чёрная тень, протягивая вверх свою единственную руку, неестественно длинную, сильную, извивающуюся как языки пламени палаческом горне -единственном источнике света в извечной, пещерной темноте подземной пыточной камеры. Слышит как эта тень рычит, когда к ней прикасается раскалённое пыточное железо - и его рёв заглушает под грохот подземных барабанов. Или пулемётов… В кого стрелял Тампест?
– Тампест, прекратите!
– наконец, нашёл он в себе мужество схватить его за штанину, но получил только, слегка ослабленный своими же ладонями, удар в лицо носком ботинка. Промакнув выступившую на разбитой губе кровь платком, он промычал - Я уже всё понял! Угомонитесь, чёрт вас побери
«Я!? Ты сказал, что я чего-то боюсь!? Кого-то боюсь!? Или ты, может быть, решил, что я боюсь -тебя!?»
– Тампест!
Протяжные звуки непонятно откуда доносящегося горлового пения, как вода, утекающая в подземные полости,уносили с собой Ноейса во тьму - туда, где плясал полковник…
Подбежал официант, начал говорить что-то про полицию, про имущество, про скандал, про отменивших заказы возмущенных посетителей... Нойес сказал, чтобы всё это занесли на счёт Посольства. Пока он разбирался с администратором зала и официантами,он то и дело оглядывался на Тампеста, спокойно устроившегося на единственном, оставшемся чистым стуле. Никакого следа этого бешеного веселья. Только спокойное, даже скучающее выражение лица.
Когда все денежные дела были улажены, второй секретарь уговорил администратора организовать им отдельный столик в Зелёном Зале.
– Тампест,- обратился он к полковнику и его стеклянные глаза, будто у чучела из Музея Естественной Истории, вновь стали живыми, - Тампест, пойдёмте! У нас ещё остались незавершённые дела!
Глава XX
Едва КЛА вошёл в атмосферу Шаффрана, как что-то ударило по левой стенке. Филлин выпал с койки, но ремни удержали его череп от раздробления об жёсткий, обитый пластиком металлический пол. Свет потух.
– Что там у вас?! – вопросительно воскликнул он в сторону пилота.
– Не знаю! – крикнули в ответ из рубки. – Двигатель отказал? А это что... Да вашу же...
Раздался ещё один удар. Отнюдь не короткий. Филлина отбросило наверх, а затем обратно на койку. Повреждённое ухо дичайше заныло от боли. Грохот стоял такой, будто сам чёрт из бездны жуёт аппарат, причмокивая от удовольствия. Филлину показалось, что сквозь оглушительный звук трения КЛА об землю он слышит всплески воды. А затем всё затихло. Выждав ещё несколько секунд, он отцепил ремни койки, осторожно стал на четвереньки и добрался до кабины пилотов. Набилина больше не было. Шлем выдержал удар о приборную панель, но вот шея пилота не справилась с нагрузкой. Сняв шлем, Филлин проверил пульс. Один глаз Набилина был закрыт. Другой смотрел стеклянным взором то ли на Филлина, то ли на какую-то из панелей кабины. Пульса не было.
Выругавшись, Филлин мысленно попрощался с пилотом. Заморозка возраста не помогла Набилину. И он, Филлин, тоже был не в состоянии чем-либо
Выходная лестница оказалась заблокирована. Оставался только верхний шлюз. Филлин поискал ручку эвакуации на потолке КЛА. Обнаружив её почти у самого угла, он потянул её. Она не поддавалась. Филлин навалился на неё всем своим весом. Восьмиугольная панель издала какой-то скрежет. Филлин постучал по ней со всей силы. На пятый удар она отлетела с такой лёгкостью, словно была из гипсокартона.
Филлин вылез вверх по лестнице. Верхняя часть фюзеляжа была горячей. Стараясь не касаться её голыми руками, Филлин взобрался на неё ногами, затем локтями, и под конец приподнялся целиком. Его взору открылся глубокий след, оставленный КЛА на заболоченном участке местности. Осмотревшись, Филлин не заметил ни городов, ни каких-либо строений. А что самое странное – на разбитом транспорте отсутствовали какие-либо повреждения. Да и никого в принципе. Он не знал, куда надо идти, но выбираться было необходимо. Как можно дальше от места падения КЛА. На связь выходить также опасно.
С этими мыслями Филлин спрыгнул в болото. К его приятному удивлению, ноги практически не засасывало, а вода не достигала края ботинок. Почувствовал небольшое облегчение, Филлин отправился вперёд.
Что могло произойти? Филлин представил себе некоторые варианты событий. Какие-то электростатические аномалии в атмосфере? Вполне вероятно. Более вероятно, чем целенаправленное нападение на одного из ближайших представителей мистера Салльвимерго. Филлин смотрел в сине-розовое небо. Никаких следов недавно пролетевших КЛА. Впрочем, это ни о чём не говорило. Современные стелс-разработки КЛА могут летать без каких-либо видимых следов. Особено в условиях темноты. Только по тепловому следу можно что-то заметить. И то не всегда.
Вдали пролетали два КЛА. Куда-то на северо-запад, определил Филлин, поглядывая на приделанный к личному КПУ компас. Определённо город, или какой-нибудь ресурсодобывающий городок. Парочка подобных предприятий гарантированно существовала на каждой планете. Идентификационные документы у Филлина были при себе. Всё было относительно в порядке. Поэтому он достал из КПУ пару уцелевших наушников, нашёл в собственном плейлисте любимые композиции и весь обратился в слух.
Это была песня Катрины Майровцевой. Спустя уже девять лет после прибытия в эту систему галактик она написала альбом, посвящённый тяжёлым условиям первопроходцев на Цугшелло. До того, как сейсмическую активность планеты укротили, это была просто пороховая бочка. На освоение планеты ушло тридцать с лишним лет. Такой срок кому угодно покажется большим. Сам Филлин не стал бы тратить столько времени на какое-то там будущее. Тем более для других. Ему требовался результат здесь и сейчас. Остальное выглядело жалким и бессмысленным. Чистой тратой времени. Однако то и дело приходилось заниматься долгой рутиной на пути к действительно важным целям. Это было изнурительно и неимоверно утомляло, пока ему не попалась композиция "How it was and how it be". В ней использовались сэмплы вырезок из гимна Земного Правительства, самые вдохновляющие элементы. Сама песня повествовала о маленьком ледоколе, последнем в своём роде, продолжающем свою работу ради будущего для более слабых кораблей. Это было настолько грустно, что глаза Филлина намокали от прилива слёз. Он едва сдерживался, чтобы они не потекли по лицу. Это была песня не о сраном ледоколе и не о цугшелльских первопроходцах. Это была песня о нём самом, о Филлине Каффтане, о всей его жизни. О дороге по черепам имбецилов, недальновидцев, слабых и немощных, жалких и жестоких, глупых и умных. О цене, которую никто не рискнёт заплатить. О будущем, твой вклад в которое никто не узнает. О маленьком человечке, самом маленьком из всех существующих, который не остановится ни перед чем. Оковы судьбы и массы ужасающих истин висят над ним, преследуют его, преграждают ему дорогу. А он всё движется и движется вперёд. Прокладывая путь тем, кого ему не суждено увидеть. И этот кто-то – он сам. Всё тот же Филлин Каффтан. Единственный и неповторимый. В конце дороги он оглянется назад, увидит свои прошлые версии, – а они помашут ему в ответ. "Зачем вы это делали?", спросит он. "Ради тебя.", ответят они. "Теперь ответственность на тебе. Передавай дальше." И он двинется дальше, прокладывая дорогу самому дорогому человеку в его истории. Ему самому. Филлину будущего.