Туата Дэ
Шрифт:
Он об этом знает не хуже его. Так же он понимает как нужен уран прямо сейчас. Поэтому он, Ноейс, передаст все слова полковника - и, скорее всего, все требования этого коротко подстриженного брюнета, херувима, с искусственной бледной кожей, приклееной на его гладкий как фарфоровое яйцо череп, будут удовлетворены.
Нет, он был несправедлив к нему. Этот гаденыш лучше него самого понимал - какое сейчас время. И что пока Америка и Англия готовы выполнить все его желания, надо ловить момент.
Но газ он не получит -в этом Ноейс клянется могилой своего прадеда.
Хотя…
Говорят, под водораздельными
К чёрту! Раз оно живёт, спит, дышит и гадит - значит, у него есть нервы.
И есть кровь, которую можно заставить гнить - подходящим газом.
И там посмотрим -выстоит ли древняя тварь против кипящего холодным огнём английского синтетического тумана.
Заодно, и узнаем правдивы ли эти слухи . Если это и в самом деле так - значит, Му и есть самая настоящая преисподняя. И Тампесту, вместе со всеми химическими минами, которых он так жаждет, там самое место.
И совесть Куратора будет чиста.
Глава XXII
Какая разница, чем жечь уже и так горящий серным пламенем Дит - и пылающие в нём души заодно?
В конце концов, это будет даже весело…
Вне всякого сомнения, Бог захочет смотреть - как быстро сгорят отвергнувшие его язычники в нежном, пахнущем пряностями, ледяном пламени …
Ноейс зажмурил глаза и помотал головой,отгоняя соблазн.
Тампест удивлённо смотрел на его терзания.
Он не совсем понимал что ему хочет сказать этот ами.
В Омане у него, конечно, не было химии.
Но она была у имперских ВВС. Прямо в бомболюках и транспортниках, её, нерастраченную при подавлении волнений индуистов, везли через океан. Но неужели, ами станет жалеть бородатых полуголых арабов? Врядли. Скорее, представил безвольно открытый рот из которого вытекает вязкая черная слюна - в которой английского лиомнита из пятидесятифунтовых авиабомб было больше чем телесных соков. Хотя, где бы он мог это видеть…. Неужели, вспомнил фотографии? Если таковые существуют - несмотря на все предосторожности?
Нет. Если бы он точно знал о стальных яйцах, наполненных чёрным трупным соком, заставлявшим арабов падать без сил от того, что кровь в их телах гнила превращаясь в лимфоподобную, дурно пахнущую жидкость, похожую на разведённое молоко - не наигрывал бы на его нервах и костях свой джаз. “Как хорошо, что вы обошлись без всего этого, полковник!” поёт саксофон…
Или… он не просто так упомянул о еврейских боевиках -и английском… губернаторе?
Когда-то, полковник, в самом деле, взорвал те два корабля “Хаганы”, отбуксированных к Криту. Незаконные, по всем морским и сухопутным мандатам, пассажиры отказались сойти на берег. И, конечно они, они пошли на дно, якобы, из-за открывшейся течи в ослабленном старом корпусе, непогоды, перегруза и упрямства экипажей - хотя некоторое время газеты, особенно принадлежавшие коммунистическим партиям и смаковали “пиратское нападение”, и радиосообщения с парохода перехваченные кем-то на берегу, и якобы замеченные кем-то из греческих рыбаков пара эсминцев, стоявших менее чем в миле от пузатых пароходов, задыхающихся, погибающих в волнах пены … Но потом всё как-то увяло.
Там-то,и вправду, не было военной химии.
В другое время и в другой обстановке, полковника, может быть, и заинтересовало бы , насколько
Он с большим удовольствием прочитал как, например, в “Правде” русский журналист живописал бой безоружных женщин со штыками целого взвода морской пехоты -хотя Тампесту лучше всех было известно, что чтобы загнать их всех в грузовые трюмы,вместе с командой, потребовалось всего десять солдат.
Пламя хлестнуло тогда в сталерезиновую морду Тампеста, прыгнувшего первым, приплавив противогаз к губам - на корме судна была путаница из металлических кишок -целая топливная система из водопроводных труб, идущая от топливных цистерн.
Трое успевших, вскочить за ним через леера, покатились по настилу, пытаясь сбить пламя, путаясь повсюду разбросанным клубкам спирали Бруно….
Газовыми горелками, они подожгли вязкий мазут на котором работали древние котлы - и только вовремя скинутая толстая шинель спасла его от того, чтобы превратится в уголь.
Подцепив пальцами, он начал срывать прямо по живому по живому мясу прикипевшие к его лицу, обрывки, пахнущего как палёные кости, противоосколочного материала химической маски. Мутные, запачканные сажей линзы не давали ему ничего увидеть, полковник рычал, выбрасывая из себя всю боль. Он как бы находился где-то над собой, толкая себя вперёд, сжигая себя, горящий, разогревающий кровь в мышцах - как радиоактивный материал разогревает теплоноситель в реакторе,- превращая свою душу волю, а волю - в работу мышц, рвавших резину, вместе с кожей и волосами, швырявших, будто брошенное огромной ладонью, к рубке что-то страшное, нечеловеческое - чей вопль, горящей рвавшийся из наполовину обугленной, красной пасти был не слышен за грохотом постоянно работающего автомата.
Толстая офицерская шинель горела на ЭТОМ жёлтым пламенем - а оно продолжало стрелять. Словно не чуя боли. Или, наоборот - радуясь ей.
Затвор, отбрасываемый раз за разом, силой пороха, бил, раз за разом, сминая острый, блестящий краешек окошка для гильз. Радость от того, что живой, злость и боль летели вперёд и били по насосам и ржавому, слегка подкрашенному железу надстройки вместе с пулями. Два автомата в руках полковника, избивали надстройку ударами “парабеллумов”, сшибая каждым попаданием вниз целые потоки бурой железной трухи и чешуек облупившейся краски - как боксёр с рассеченным лицом, зашедшийся в кровавом раже, молотит готового упасть противника, уже не атакующего, а только защищающего толстыми костями рук от сыплющихся сверху тяжёлых стальных ударов разбитое в кровь лицо. И прервать бой, превратившийся в избиение никак нельзя - ведь к тому,чье лицо залито потом и кровью из рассеченной брови из-под которой вываливаются белые, как готовые лопнуть болезненные наросты, безумные глаза, никак не может и просто боится подойти даже рефери, предпочитая оставаться в стороне, чтобы не стать ещё одной красной массой, хлюпающей, поглощающей удары как влажная глина, упавшим на ринг со звуком брошенной на пол мокрой тряпки
Отстукивая не то какую-то бешеную музыку, не то ритм в котором сейчас билось огромное, зашедшееся от напряженной, запредельной работы сердце полковника, прокачивающее тонны эндоморфинов и адреналина через горящий от радиоактивного, болезненного тепла крови мозг - пули били как кулаки-молоты, ломая кости, металл, разбивая стекло и мясо в кровавые водяные брызги.
Хитроумное противоштурмовое устройство заливало вязким огнём от силы пять футов от борта… “Не пробежать”, - думали они, когда жаркий химически пахнущий красно-жёлтый огонь.