Туманное Звено. Стихотворения

Гингер Александр Самсонович

ТУМАН

Ты – с которым я даже во сне объясняюсь на Вы – ты относишься к тем, у которых беспочвенны души. Ты быть может составлен из тканей подводной травы, той, что плавала до отделения влаги от суши. В том пространстве, где зыбью покрыты гнилые ростки, мне для сердца опорою кажется даже замшенность. Но, скользя безответно за грани земли и тоски, ты уходишь сплошною туманностью в опустошенность. Отстраняя тебя и опять над тобою скорбя, я – на скудной земле (без дождя не рождающей злака). Но такая земля откровенно впитает тебя, если вдруг и тебе над собою захочется плакать. 1953

АЛЕКСАНДР ГИНГЕР.

СЕРДЦЕ. (СТИХИ 1917-1964)

Памяти двух женщин, к которым применимы слова Рамакришны: Мужчина не может осуществить себя, если у него не было замечательной матери и замечательной жены.

ЭЛЕГИЧЕСКОЕ

ДВУСТИШИЕ

Будешь ты помнить подругу, которой на память дарил ты; скоро забудешь о той, чьи засушил ты цветы.

ЛОНО

Просительной не простираю длани. Покорно полузакрываю вежды. Ведь гордость нищих — избегать надежды и сила немощных — не знать желаний. Я думаю что росам на поляне приятно увлажнить мои одежды. Любезен шаг смиренного невежды тишайшим травам — нежности гуляний. Благоуханная! коленосклонный вернулся скуден к матернему лону. Трепещет сердце, предвкушеньем радо. Уста горят блаженным вожделеньем. От ярых мечт — пречистая ограда! избавлен я земли произволеньем.

ТИШИНА

Всходила скользкая луна, Вода ползла по гадким стеклам и надвигалась тишина. Недвижный сон дышал тобой. Был тусклым вечер, мрак печальный, часов суровых ровный бой. Был смутный час, еще шумящий, уже чреватый тишиной. Ныл ветер легкий, зов щемящий. В тиши беззлобной, безобидной развеял сны — так ты ясна — твой шаг невинный и невидный.

СЛАВНЫЙ СТОЛ

В те дни когда я был еще моложе и совершеннолетья не достиг познал я радость не на тесном ложе и не в пыли библиотечных книг. Не за товарищескими пирами где алкоголь расстраивает речь соединял я вечера с утрами не чувствуя потребности прилечь но между лиц бесстрастных нарочито. Уставлен столбиками славный стол и вмиг надежда гладкой картой бита иль вдруг бедняк богатство приобрел. Забавен дьявол винной батареи! Его походка валко-весела, отравлен дых, и смех его острее чем режущая дерево пила. Но игроку противно охмеленье, над ним безвластно нищее вино зане игра не терпит разделенья и сердце ею закрепощено. Ее рабы свободны от соблазна дурных ночей что портят цвет лица когда глаза блистают несуразно и перебойно мечутся сердца. Пусть пышный кон включил большие счеты невозмутимо сердце игрока и безразличен голос банкомета и не дрожит сдающая рука. О только тот достоин уваженья и между братий мужественно прав кто лишнего не сделает движенья отчаянную ставку проиграв… Спокойствием наставницы холодной мой бедный крик приятно заглушен и жребий мой медлительно-бесплодный и зависти и жадности лишен. В делах и днях небрежно-равнодушный я научился с молодой поры рок низлагать покорностью послушной и не жалеть проигранной игры.

КОРАБЛИ

Сколько б нам ни говорили хула о стране соединенных звезд — все ж она прекрасна, и оттуда к нашей славе перекинут мост. Путь побед над синей глубиною – для наживы, для земной мечты! Оголтелой страшной матроснею, Новый Свет, был открываем ты. Неудачникам и проходимцам ничего не надо вспоминать; им тянуться к даровым гостинцам, их кибиткам травы уминать. Вот они уходят к жизни новой и от нищеты и от суда, капитанов яростное слово их грузит на зыбкие суда; и подонки европейских обществ хриплым гамом полнят корабли люди-волки с кличками без отчеств, пионеры девственной земли. По нутру им здесь обосноваться, по плечу им и вставать чуть свет и рубить и петь и напиваться. Новым людям будет Новый Свет колыбелью новом, новым гробом. Их стадам на западе пастись, на востоке чудо-небоскребам из гранитной почвы вознестись. Сочно всходит семя иммигрантов – атлетические богачи; набегают волны эмигрантов, молот возводительно стучит. Там

восторгнут факела румянец и туда отчаянный бежит: бледный швед и бедный итальянец и гонимый варварами жид. От ярма помещиков веселых, от обиды бешеных владык уплывает стадо переселов на другую сторону Воды.

СПОКОЙСТВИЕ

Я думал прежде что необходимо надеяться и много говорить и радоваться или быть любимым и злобствовать и жизнь свою творить. Но вдруг заметил что несносна давка случайной и посредственной игры. Я обойден у пышного прилавка, мой стук не юрок, ногти не остры. Назначенные выпадают кости, прядется сладкий, дивно прочный лен и не испытывающему злости завидный выигрыш определен. Дурному плену должно расковаться. Мне милое блаженство суждено. И мне ли тешиться и бесноваться: я буду спать доколе спать дано.

ДУНЯ

Когда не любишь Евдокию и не стремишь ко ней мечты и спросит кто-нибудь: какие испытываешь чувства ты? немедленно и откровенно ответствуй: О она светла, ее люблю до крови венной, до слез, до смерти и дотла. — Когда же страстью воспаленный ты изнывал и даже чах и плачешь ты на грядке ленной, на огородах, на бахчах – непроницательный наперсник тебя конечно вопросит: скажи по правде, тезка-сверстник, ты любишь дыню, горе-Сид? — тогда уверенно и звонко вдруг смехом грянешь, смехом вдруг: Овдотью? — отопрешься: вон-ка! Да ты в уме ли? — Вон из рук.

СОЛДАТЫ

Ох солдаты днями и ночами лишены привета и жены а мешки за трудными плечами беспардонно перегружены. Много легче подвиг офицерский: налегке шагает господин. Все ж от раны полевой и зверской не упрятан честный ни один. Но бывает отдых в душных маршах на путях маневров и войны и солдаты по команде старших закурить, оправиться вольны. Или – исторические даты – приступом берутся поезда, по домам расходятся солдаты, на балконах флаги в городах; и расставшись с аккуратной скаткой и шинель надевши в рукава с Пенелопой свидится – солдаткой – демобилизованный Иван. И не так ли в платьице кисейном офицерова невеста ждет. Он вернется — звоном карусельным музыкальный ящичек пойдет. Пусть раздастся тонок и нахален голос канареечный (поют!) чтоб семейственно-патриархален стал возобновившийся приют. Уцелевшим в действиях убойных трижды вожделенны очаги. Помяни безвременно-покойных и о них не плакать не моги.

ХИРОМАНТИЯ

Небрежно ли, нарядно ли одеты, в мундир или в халат облечены — мы неизбежно мечены поэты холмом Венеры и холмом Луны. И неосуществимо мы мечтаем о том что радостно и далеко; так умираем и безбрежно таем и Изабелин нюхаем платок. Нам странен инженеров белокурых уверенный несокрушимый глаз что речь помещика о пестрых курах для тех кто был в деревне много раз. Иным – Юпитер, покровитель гордых: заведует завидной их судьбой, селит пред ними страх в покорных ордах блестящий царь Юпитер громобой. Другим Сатурн приносит груды денег, премягко устилает их стези, у них пророс цветами грубый веник а наш без листьев как ни егози. Они венцом венок обрящут каждый а нам несчастным грустно нет травы, волшебный ключ владеет ихней жаждой, для нас пребудут высохшие рвы. А Аполлон с противной старой лирой отнюдь не наш, он музыкантам отц. Они форсят пред Кирой или Ирой, они играют очень много нот. А торгаша Меркурий быстроглазый мизинцем под конечно приютит. Что ж в этой жнини надо быть пролазой и хорошо тому кто Китыч Тит. Тебе же, Марс, поклон без мысли задней, твой низок лоб но вот пряма спина, кто скажет хам что мир войны повадней того ногою следует пинать… Но нам поэтам эти горки чужды, для нас горбы Венеры и Луны. Не по его делом и коемуждо прогулки, льды и судьбы возданы.