Туманное Звено. Стихотворения

Гингер Александр Самсонович

ПЕСОК

Хотя невеста на вокзале в буфете так была бедна что некоторые казали: смотрите как она бледна! – и в коридорчике вагонном лобзая губы, руки жмя все унывала пред прогоном: скажи, ты не забудешь мя? свисток безапелляционный, путь полотняный и песок. Тоски последней станционной засыпаны и ток и сок. Ты видишь маленькие кровы люден, живущих по краям, и пропитание коровы, и лошадей у края ям. Шаг паровозный, шум тревожный по брегу рек (и Ок и Кам) а также славный мелкодрожный лесок пришпальный по бокам. Железным и дорожным свистом начальник рявкнул; вам ползти. – И

ты повенчан с машинистом. Крути, Гаврила! Нам пора.

НАДЕЖДА

Для смертного ужасней часа нет как одинокий час преднощный. Все умерло кругом, погаснул свет, гул улицы затихнул мощный. Лишь он один еще живет, но сон его придавит полновесно и может быть уж не очнется он для завтрашней юдоли тесной. Ребенок плачет перед сном, затем что круга не осознавая уйти боится из привычных стен в ночную неизвестность рая. И только материнская рука боящегося безопасит. Рок отступает от земли, пока осуществляется причастье. Так смертному скитаться по ночам, и в круге предопределенном смерть предстает испуганным очам бессонницами воспаленным. Но есть спасение судьбе земной подверженной ночным тревогам пред наступлением судьбы иной грозящей за ночным порогом: отвергнут рок, и одинокий страх сражен любовью сопричастной. Рука в руке. Душа о двух сердцах встречает ночь с улыбкой ясной.

ОБЪЯСНЕНИЕ

Не понимаешь, ты не понимаешь лесов и слов и сот и воркотни, закутываешься и поднимаешь задумывающийся воротник. А силы что? я говорю про силы которые присущи Богу сил. Ты уходила, ноги уносила как вечный спич герой произносил. Прости, прости когда сухой метелью всесильные поля запружены. Ты будешь виноградом пли елью. Любви глаза женой загружены. Запряжены стальные молотилки, запряжены презренные стихи. Меня знобит на небольшой подстилке, отставку подразумевает стих. Меня знобит и может быть последний, последний раз перед тобой валюсь; внимай призыв, неточный но последний: последний раз перед тобой валюсь. Знать не хочу и ничего не знаю но ничего и ты не знаешь, ты; покорный воск на потолок роняет мои следы без всякой красоты.

ЛЕКИ

Но вежливые фаталисты не млеко пьют и не вино. Неимоверной силой истой спокойствие душе дано. Потом скажу об этом млеке, вине об этом я скажу. Пусть, жидкости, вы оба леки но отдыха не нахожу. Пусть мера есть долготерпенью но меры нет любви, любви. Ее не злом, ее не сенью да и никак не назови. Я говорю с моей судьбою наедине, опять, опять. Я говорил с самим собою разов пожалуй тридцать пять. В руке с четырехстопным ямбом, в груди с огнем, но без греха приближусь я к жестоким дамбам вовек не лгущего стиха. Какие строки или знаки мою любовь избороздят, каких полей какие злаки признание изобразят? Так молоко хотя оставит след на губах как у детей, вино хотя труды заставит великих множеством затей – долой, мои воспоминанья! Тебя, судьба, одну тебя люблю которой нет названья, которую умру любя.

ЛУНА

Стисни губы, воин честный, сердце верой ополча. На равнине крайней славы под светилом ясных дней жги Диане среброглавой, празднуй деве, знай о ней. Только стройной хоть жестокой предоставь любовь свою, льва руки и птицу ока за нее сложи в бою. Лейся лейся надо гробом самовольная луна с белым белым гардеробом, с волосами изо льна. Иль над легшим станьте лестно два Астартиных меча.

МАЯК

Всей

душой полюбила душа моя тех кто ходит в чужие края, кто и за гору ходит и за море, для кого и закат и маяк; для кого поселянка румяная исходила парным молоком, в ком разгуливала безымянная кровь, а сердце большим молотком; от кого рассыпается в ужасе зеленное зверье по тайгам, чьей рукой основательно тужится безошибочная тетива. Посмотри блудный сын возвращается весь в репейнике и бороде, только пес признает и ласкается, чуден странник для глупых людей. Я привет под испорченным зонтиком голоском восклицаю скопца мореплавателям и охотникам, путешественникам и борцам.

РУБАШКА

Я считаю что я недостаточно смел и что это большой грех, и поэтому смелым раздать готов весь запас дорогих венков. Не вдаваясь в оценку флагов и слов, в рассмотренье партийных основ, я всегда утверждал что всегда хороша мускулистых шей краснота. А когда спасения больше нет надо чистую рубашку надеть чтобы там не нашли что в смертный час позабыл человек чистоту.

АННЕ ПРИСМАНОВОЙ

Для вас пишу любя и нарочито в прямом доверии и в простоте. Читайте тридцатипятиочито хоть этот почерк и осточертел. А там стихопечатальной машиной которой век пороги обмелил смят почерк этот чисто камышиный, побит свинцом и стерт с лица земли. Глядите верно — ведь еще возможно пока набор писца не оборвал: я друг — и твердый и еще не ложно — еще не холощеные слова.

СЛЕЗЫ

Есть слезы счастья: той достойной влагой глазам родительницы изойти когда вернулся сын, служивший флагу своей страны на Марсовом пути. А слезы горя! Гнутые ресницы покинутой супруги — их приют. Так, в жизни двух — единство только снится, его достигнуть судьбы не дают. О третьи слезы… Но молчи об этом: о преисподней — о слезах стыда, о жалком зле, не раз тобою петом, об этой ране, свежей навсегда.

СЕРДЦЕ

Недостойному мне ли пристало о великом, о тайном начать? Но об этом душа зашептала и об этом нельзя умолчать. Не уйду от тебя никуда я, ненасытная совесть моя. некрепка моя вера худая, маловерная вера моя. и когда бы чужое насилье повелело: покинь, отойди – я бы сбросил духовные крылья, сердце выбросил бы из груди. Оттого то, последний быть может я скажу о духовных делах. Ведь и вас э то дело тревожит, ведь и вас посещает Аллах. В мире наших ужасных волнений, в море яда, в чугунном бреду преклоняю старинно колени, славословлю, поклоны кладу. Вас приветствую, слабые храмы, сад единственный в пропасти зла острия католической Дамы, православных церквей купола; мусульманский высокий обычай: чистым сердцем и чистой пятой… Бейся, сердце, от разных обличий человеческой веры святой. О святая святых синагоги! Если б я среди набожных рос я бывал бы в печальном чертоге очистительно-жалобных роз. Нет, я вырос без церкви, без быта. Как же стало что с каждой весной очевидней, сильнее открыта глубина, ширина надо мной? Неужели до самой кончины буду я не оставлен тобой и тобой награжден без причины, дивный воздух, покров голубой? Сколько радостей было дано мне! Эти сорок счастливейших лет. Не бывает удачи огромней, не бывает блистательней свет. Хоть мученье, позор и увечье на меня бы теперь низошло – совершилось мое человечье незаслуженное ремесло. Как безумно, как страшно, как дико Сердце мира вполне возлюбить; жадным волком, собакою дикой перед смертью об этом провыть. Потому что не скажется словом безграничное поле любви: снежным пламенем в небе свинцовом разложением в смертной крови.