Туманы сами не рассеиваются (повесть и рассказы)
Шрифт:
— Это явилось бы шагом вперед, коллега Восольский, — заметил Берген. — Но сейчас в голове у пастора творится такое… Кстати, не хотели бы вы стать членом группы содействия пограничникам? Мы ведь уже достаточно хорошо знаем друг друга.
Восольский заколебался.
— Вы считаете, что я могу быть вам полезным? Я ведь здесь всего несколько месяцев. Мало кого знаю, да и местность мне незнакома.
— Это придет, коллега Восольский. И то, что вы учитель, поможет вам в этом деле.
— Вы, конечно, правы. Постараюсь не разочаровать вас.
Хинцман
Что это? Там мелькнул слабый огонек! Хинцман закрыл глаза, потом, открыв, стал еще пристальнее всматриваться в ночную тьму. В одном из окон часовни снова мигнул зеленый свет. Но, может быть, это ему только кажется?
Пастора охватил ужас. Неужели богохульники снова взялись за свое грязное дело? Учитель прав. Здесь христиане не могут посвятить свою жизнь служению богу…
«Почему же тогда, — спрашивал себя Хинцман, — государство выделило значительные средства на реставрацию церквей? Что это: маскировка, имеющая целью скрыть истинные намерения?»
«Надо выждать. Может быть, в действительности все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд?» — сказал как-то Восольский. Но он, Хинцман, не станет ждать. Он будет действовать. Он даже уже кое-что предпринял. Он никому не позволит злоупотреблять своим доверием. Его слово еще имеет силу, его уважают, и он воспользуется этим. И никто не посмеет помешать ему!
Пастор захлопнул окно.
Болау влил в себя пятую рюмку водки. С наигранно обиженным видом Берта Мюнх отобрала у него рюмку.
— Послушай, Вилли, хватит. — Она ловко отстранилась от Болау, когда тот потянулся к глубокому вырезу ее платья.
— Что с тобой? Кривляться вздумала?
— Тебе показалось, Вилли. — Мюнх снова придвинулась к нему и протянула пачку сигарет.
— На, закури, это западные. — Она дала ему прикурить и взяла сигарету для себя. — Зачем ты вспоминаешь старую ссору? Я тогда погорячилась… Ты не должен так рисковать. Ведь ты однажды уже чуть не попался. Веди себя тихо, незаметно, иначе тебя переведут. Что я тогда буду делать?
— Ну и стерва же ты отпетая! У тебя кое-чему можно поучиться. — Болау привлек Мюнх к себе.
Мюнх не сопротивлялась. Одновременно она думала о том, почему Зимер так неожиданно изменил свой образ действий. Не так давно он передал ей новые инструкции. Никаких диверсий. Заводить знакомства с пограничниками. Выспрашивать их.
«Думаю, что и они при этом не прогадают», — недвусмысленно намекнул Зимер.
Почему нужно было действовать именно так, ее не интересовало: у Зимера были на то свои причины.
— Ты что, язык проглотила? — выругался Болау.
— Думаю о том, как вам трудно приходится, — проговорила Мюнх. — Каждый день одно и то же. Когда ты пойдешь?
— В семь, — грубо ответил он. — Наверное, опять к часовне. Меня уже тошнит от нее. Дай душу отвести! Налей еще рюмочку!
— Не пей, —
— Мне все равно! Можешь включить свой ящик, но сначала я выпью!
— Вилли!
— Брось, брось, напрасно стараешься! Проповеди мне уже надоели. Ну как? А то я иду к Феликсу!
Мюнх с притворным негодованием налила рюмку и включила радиоприемник. Когда она обернулась, Болау уже выпил рюмку и теперь пил из бутылки.
Во фруктовом саду крестьянина Шонфуса за сараем стоял лейтенант Кунерт. Вот уже около часа он наблюдал за дверью дома. Подтвердятся ли его подозрения? Он не верил, что Болау в самом деле изменился. Несколько дней назад ему удалось узнать, что у Мюнх часто бывает один из пограничников. Болау это или кто-нибудь еще? Внешне он действительно изменился. Ведь даже Берген стал подумывать о том, не назначить ли его снова старшим поста. Сначала, конечно, как эксперимент: ведь Болау еще ничем не доказал, что на него можно надеяться. Старший поста должен быть политически подготовленным человеком, хорошим пограничником.
Кунерт решил понаблюдать за Мюнх. Ее характер и прошлое были ему известны. Он знал, что враги используют в своих целях именно таких женщин. Кунерт посмотрел на светящийся циферблат часов: настала полночь. Несколько минут назад в ее комнате погас свет, и он уже начал даже сомневаться в том, что эта слежка что-нибудь даст. Казалось, все вокруг спало. Из стойла доносилось сопение коровы. Легкий ветерок тихо шумел в молодой листве.
Мюнх занимала угловую комнату, и Кунерту было видно одно из ее окон. Второе окно выходило на другую сторону. Он хотел уже было уйти, как тихий шум приковал его к месту. Как ни всматривался Кунерт во входную дверь дома, заметить ему ничего не удалось. Но вот хлопнула дворовая калитка, и послышались быстро удаляющиеся шаги. Ясно! Кто-то спустился из окна на другой стороне дома и быстро выскользнул в калитку.
Раздосадованный Кунерт подождал несколько минут, а потом на цыпочках пошел к калитке. Если это Болау, то его трудно будет уличить. Оставалось одно: проверить по книге увольнений, когда он вернулся.
Кунерт подошел к своему мотоциклу. Закурил. Но если все-таки это был Болау? В чем же тогда причина его падения? Ведь в прошлом он был рабочим. Кто он — враг или человек, который не в состоянии понять величия свершений последних лет? Кунерт не мог ответить на эти вопросы, но ему было ясно одно: надо что-то делать.
Зал гостиницы в Хеллау был переполнен. Здесь после длительного перерыва был организован вечер танцев. На скамье, идущей вдоль всей стены, как куры на насесте, сидели пожилые женщины и судачили. Юноши столпились у стойки. Девушки, образовав в середине зала круг, пели «Келерлизель».
Фрицу Кану и Ганни удалось занять столик. Вместе с ними сели Вальдауэр, Клаус Зейферт, Унферихт и Восольский. Веселье было в самом разгаре, и когда духовой оркестр снова грянул вальс, учитель хлопнул Кана по плечу.