Ты думал, я не узнаю?..
Шрифт:
Я беременна.
— Боже, — всхлипнув, запрокидываю голову, чтобы сдержать слезы.
Нужно сообщить Паше. Независимо от того, как он отнесется к новости, я знаю, как действовать. Встать на учет в женскую консультацию, изменить рацион и сократить потребление кофе, снизить нагрузку, начать принимать витамины… Для начала.
Я вылетаю из кабинета, сама того не замечая, как улыбаюсь во весь рот. Окрыленная, мчу к машине, чтобы быстро заглянуть домой и покормить Милку, а затем поехать к Паше. Сегодня у нас по плану просмотр сериала. Знаю, что он ждет меня, готовя нам перекусы. Еще час
Больше минуты вожусь с замком его входной двери. В конце концов, дубликат ключа, символично преподнесенного Пашей как нечто само собой разумеющееся примерно месяц назад, выскальзывает из моих задеревенелых пальцев. Я наклоняюсь, чтобы поднять связку прохладного металла, и, выпрямившись, обнаруживаю перед собой по пояс обнаженного мускулистого мужчину. Его рыжие волосы, как всегда, великолепно взлохмачены.
Прежде чем я успеваю что-либо сказать, на меня налетает черное семидесятикилограммовое облако и принимается облизывать лицо.
— Зевс, нельзя! — семилетний ньюфаундленд неохотно реагирует на поставленный голос своего хозяина, тем не менее, отступает. Так или иначе, со своей задачей — обслюнявить меня от волос от шеи — он успешно справился. — Извини, — раскаиваясь, бормочет Паша и помогает мне подняться.
— Все в порядке, — со смехом отмахиваюсь я.
Паша тянется, чтобы поцеловать меня, однако я удерживаю дистанцию.
— Сначала умоюсь.
Зевс виляет хвостом, наблюдая за тем, как мы идем в ванную. Сразу после того, как я споласкиваю лицо, Паша берет его в свои большие ладони и притягивает к своему, чтобы спаять наши губы в долгом поцелуе.
— Как прошел день? — интересуется он, отстранившись для отдышки.
Я провожу языком по контуру своих губ.
— Я была в больнице.
— Почему? Ты заболела? — Паша заботливо гладит меня по щеке.
— Я беременна.
Его рука немеет, изумленный взор зеленых глаз замирает на моих глазах, стремительно увлажняющихся непрошенными слезами. Я больше не пытаюсь их сдержать.
— Ты… — отрывисто выдавливает он, на секунду преодолев потерю дара речи.
— Да, — шепчу я. — Уже пять недель, представляешь? — не выдерживаю и смахиваю со щеки щекочущую кожу соленую каплю. — Что… ты думаешь?
— Варюша, — на шумном выдохе Паша притягивает меня к себе, обнимая за шею.
Уткнувшись лбом в его грудь, я терпеливо жду, пока он отмолчится, переваривая известие, но тишина несколько затягивается, и я начинаю переживать.
— Ты не рад? Если так, то…
— Я рад, — негромко молвит Паша.
Я пробую отстраниться, однако он не позволяет мне.
— Я не хочу… Варюш, я не хочу, чтобы ты видела меня таким, — сбивчиво произносит он.
Каким?
Я все-таки отодвигаюсь назад, задираю подбородок кверху.
— Я рад, — повторяет Апрельский, стискивая пальцами переносицу. Прячется.
Не за чем.
Я мягко чмокаю его в дрожащий подбородок, затем губами обрываю кривую дорожку влаги со скулы. Поднимаюсь на носочки, чтобы зарыться пальцами в шелковистых волосах и осыпать лицо потрясенного до слез мужчины поцелуями. Паша сгребает меня в тесные, жаркие объятия, отрывая от пола.
—
Я жмусь к нему сильнее, понимая и принимая его чувства, как никто другой.
— Давай постараемся для этого ребенка.
Паша осторожно ставит меня на пол, целует в лоб, в губы. Отрывается, одаривая меня нежным взглядом.
— Я все для вас сделаю.
Я знаю. Верю.
Я тоже приложу усилия, чтобы истинное счастье вошло в нашу дверь и нашло свое продолжение в сыне или дочке, внуке или внуках; чтобы оно так же, как и нас с Пашей, встретило теплыми объятиями наше горе и приютило его, приласкало, утешило.
Глава 58 Матвей
2024 год, июль
Ветхое деревянное строение, отдаленно напоминающее жилой дом, вселяет ужас одним своим безобразным видом. Я не удерживаюсь от угрюмой гримасы, видя, как из-под подъездного козырька — натянутого куска черного полиэтилена, «надежно» примотанного изолентой к торчащим из дома ржавым металлическим балкам — выбегают дети. Под «чутким» руководством взрослых, разместившихся на лавочке с закуской и алкоголем, мелюзга несется прямо под колеса моей машины. Я резко жму на тормоз, несмотря на то что и так ехал со скоростью улитки, выискивая среди грязевой мешанины после трехдневных непрекращающихся дождей более-менее сухой участок. Детишки, не чувствуя опасности, с любопытством разглядывают автомобиль, словно впервые такой видят. Может, и так. Может, только мне хватило ума сунуть нос в забытое цивилизацией место на отшибе подмосковного села. Что ж, я подстраховался. Прохоров осведомлен о моем местонахождении в данный момент, если я не выйду с ним на связь через пару часов, он знает, что нужно делать дальше.
Хотелось бы убедить себя, что я ошибся адресом, пропустил поворот, или два, но мне действительно нужно сюда.
Я глушу двигатель и первым же делом вляпываюсь в грязь, тем самым поднимаю себя на смех в глазах юных наблюдателей. Оглядываясь через каждые три шага, направляюсь ко входу двухэтажного сталинского барака, каким-то чудом уцелевшего (если можно так выразиться) с советских времен. Неужели, молодой парень живет в таких условиях? Что с ним приключилось, раз он очутился здесь? Полагаю, если сравнивать его участь с участью другого, Дениса, то Максиму еще повезло. По крайней мере, он жив.
Однако мне хочется забрать слова о везении обратно, когда я встречаюсь с ним лицом к лицу. Чего-чего, а я никак не ожидал увидеть на месте молодого человека куцего, худого, как щепки наркомана. О наличии у него зависимости говорит неестественно-бледный, слегка синюшный цвет кожи, многочисленные язвенные высыпания на истощенном теле, прикрытом черными шортами, характерные следы на локтевых сгибах от уколов, расчесы... Я с трудом подавляю желание немедленно убраться отсюда, но уговариваю себя остаться. Я слишком далеко зашел, чтобы у самой развязки (а я чувствую, что это она!) удрать, как трус при виде глубоко больного человека.