Ты моё спасение души
Шрифт:
"Мой, только мой! Мой самый любимый, самый сильный, надежный и любящий, - думаю с нежностью, вдыхая аромат своего мужчины, наполняя себя его силой и уверенностью.
– Люблю тебя, мой Никита! Люблю тебя всего! Люблю заниматься с тобой любовью, которую ты для меня открыл…"
Глава 26
Сквозь марево сна чувствую, тело Славы напряглось и покрылось гусиной кожей. Спустя мгновение она начинает дрожать, тяжело дышать, стонать, протяжно
" Ну, вот, опять лань моя побежала. Да, давненько у нас не случалось Славкиных ночных забегов. И вот снова здорово! Нервничала днем. Видел же это в ресторане по ее лицу и слышал по заторможенной речи. Еще и Пчелочка масла в огонь подлила своим дурацким заявлением, что поедет в Швейцарию. Слава аж заикаться начала после выступления дочурины. И вообще, жена моя последние дни крайне странно себя ведёт. Какая-то задумчивая и рассеянная. Надо переговорить с ней об этом", - думаю, крепче прижимая к себе свою любимую женщину.
По холодной испарине, выступившей на её теле вместе с гусиными пупырями, понимаю, терапия объятиями не помогает.
– Все хорошо, родная! Все хорошо, любимая! Я с тобой, рядом!
– шепчу оленихе своей, мягко целуя ее в висок и еще крепче прижимая к своей груди.
С момента нашего ночного эксцесса, когда я напугал ее в коридоре, никогда не произношу "тихо". Это слово, вообще, в нашем доме запрещено, потому что является спусковым крючком для моего Бэмбика.
Даже Майечку в ее малышковом возрасте никто из нас не успокаивал словами "тихо" или "тише".
Подумав про дочь, решаю, что надо все же ещё раз с Феечкой внятно и доходчиво пообщаться, но сейчас необходимо успокоить жену свою.
– Славуль, люблю тебя, очень сильно люблю! И никогда и никому не позволю тебя обидеть. Веришь мне, милая?! Будешь крутиться, снова залюблю тебя от всего своего неуемного либидо, но лучше спи, Бэмби. Завтра день у нас с тобой веселый!
– с закрытыми глазами, но губы в губы, говорю любимой своей, поглаживая ее рельефную кожу.
Чувствуя под своими пальцами небольшие перекаты, оставшиеся от ожоговых рубцов, вспоминаю сколько всего нам со Славиком пришлось пережить и преодолеть.
Да, непросто пришлось обоим. Иной раз от понимания масштабов этого "непросто" в моих венах стынет кровь и волосы на всем теле дыбом поднимаются.
В один из вечеров, находясь уже в постели, Слава завела разговор, которого мне хотелось избежать всеми силами.
Не желал я знать события того ужасного дня, когда её изнасиловали.
Мне совершенно не требовалось никаких подробностей.
Не из брезгливости. Нет! Из обычного, естественного, природного, животного страха.
Мне, мужику, страшно было до дрожи в каждой клетке моего организма.
И я, может и малодушно, хотел отгородиться этого страха.
Уже в самом начале Славиного рассказа, как она вернулась домой, а мать пыталась ее выгнать,
Хотел, но не сказал, не смог…
Потому стоически слушал откровения Славика, пытаясь, сдержать бешенный галоп своего сердца. Делал это, понимая, что ей это нужно.
Да, девочке остро необходимо было открыться и выпустить наружу свою боль и смердящий гнойный сгусток негативной энергии, который она копила годами.
Никогда не поверю, что с таким можно сжиться, смириться, принять. Нет! Никогда!
Такое можно просто загнать глубоко внутрь себя, в самую дальнюю ячейку своей памяти, чтобы жить дальше, но все равно помнить, что с тобой случилось однажды…
– Никита, зачем тебе неполноценная женщина? Морально и психически ущербная. Физически испорченная и грязная. Ты никогда не забудешь этого. Своим присутствием в твоей жизни я буду всегда невольно напоминать тебе об этом. Ложась с тобой в постель и прикасаясь к твоему телу этими уродливыми шрамами, будут напоминать тебе об этом…
Слава начинает говорить очень тихо, совершенно безжизненно, безэмоционально, бесцветно. Постепенно её начинает накрывать.
Голос девушки приобретает оттенки боли, отчаяния, гнева, ненависти.
– Никогда…не смогу…забыть…того дня! Никогда! Все эти годы об этом помню! Каждое мгновение, каждую черточку, каждый штришочек, каждый удар, каждое прикосновение к моему телу, свой страх, - не забуду.
Голос Славы дрожит, периодически срываясь на тихий крик и падая до сипа.
– Знаешь, Никит, я никогда и никому не рассказывала, как меня били, поили водкой, насиловали и рвали на части. Сначала по одному, а потом втроем. Одновременно…
Славик замолкает, будто, окунувшись в свои воспоминания и в их переживания, снова оказывается в том времени, в том месте, с теми людьми.
– Не рассказывала не от стыда и не от страха. Просто мне все время казалось, если я об этом никому не скажу, и никто об этом не будет знать, то этого и не происходило. Понимаешь, мне так легче жить было.
Слава не плачет, но её начинает колотить так, что зуб на зуб не попадает.
У меня возникает непреодолимое желание обнять девочку, прижать к своей груди, чтобы унять её дрожь и взять хоть маленькую толику её боли себе.
– Ты, Н-Ни-ки-та, не п-подумай, я тогда не с-сдалась и д-далась им с-смиренно в руки. С-сначала п-пыталась убе-ж-жать. Но дядька со звериным лицом, поймал меня в коридоре, схватил за волосы, ударил головой о стену и потащил, как мешок, в помещение пустующей части барака.