Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
– Что с вами? – удивилась Катя.
– Холодно, Катюша!
– Холодно?! – Катя всплеснула руками. – Вот так кавалер. Недаром вы теперь отставной.
– Михаил Иванович, – окликнула Глинку с террасы хозяйка дома, – вас ждут к чаю.
– Идем! – отвечал Глинка и хотел предложить руку юной даме, но Катя шмыгнула, в кусты.
За чаем Глинка узнал, что Дельвиги еще не думают возвращаться с Украины. Должно быть, таинственные комиссионеры всё еще сводили счеты с медлительным издателем «Северных цветов». О Пушкине почти не было речи. Ольга Сергеевна
Общество занимал преимущественно Николай Иванович Павлищев. Этот петербургский чиновник говорил только о коммерции. Среди гостей Анны Петровны эта тема не встречала никакого сочувствия, но Николай Иванович обстоятельно рассказал о необыкновенном случае на золотых приисках, потом перешел к запутанной истории из летописей совестного суда. Монотонный голос Павлищева, начавшего повествование о земельных скупках на юге, довел Глинку до исступления. А Николай Иванович уже исчислял вероятные проценты на затраченный капитал.
Хозяйка дома бросала умоляющие взгляды на Глинку. Надо было спасать Анну Петровну.
– Не смею представить вам по нездоровью даже подобие певца, – сказал Глинка, – но фортепианист получит, надеюсь, ваше снисхождение.
Общество перешло с террасы в гостиную.
Катя больше не появлялась. Девочка сидела в спальне, смежной с гостиной, и слушала. Сквозь тонкую перегородку до нее доносился каждый звук исполняемой пьесы. Временами девочке казалось, что музыка вместе с ней ополчилась на Алексея Вульфа. А то вдруг принималась уверять ее музыка, что никакого Вульфа нет и мама никогда не будет плакать…
– Блаженски хорошо! – прошептала Катя и снова прислушалась. Может быть, незаметно для нее приехал Пушкин? Увы, никто не приехал. Просто играют на фортепиано… И все-таки блаженски хорошо!!
Катя проснулась от тишины. Гости давно разъехались. Анна Петровна сидела у туалета, готовясь ко сну.
– Мама, ты опять плачешь?
– Ничуть! Спи, Катюша!
– А ты не плачь! Он непременно будет к нам ездить…
– Кто, детка?
– Как кто? – Катюша села на кроватке и потерла сонные глаза. – Глинка, конечно! – Она помолчала, вспоминая. – А почему ему холодно, мама?
– Ах, детка, на свете так часто бывает холодно людям.
– Это летом-то?! Мамочка, ну что ты говоришь? – И Катюша мигом очутилась на коленях у матери, чтобы вывести ее из заблуждения.
Глава вторая
В плавное течение музыки неожиданно ворвался громкий бой часов.
– Семь? – с недоумением спросил Глинка, обрывая игру на рояле. – Неужто, Александр Сергеевич, в самом деле семь?
– Нам остается наверстывать пропущенное время, не глядя на часы, – отвечал хозяин дома. – Едва приехав в Петербург, я много был о вас наслышан. Но все, что вы говорили мне сегодня о музыке, считаю откровением, которое, может быть, только когда-нибудь до конца постигну.
– Мне остается повторить в свою очередь, – сказал Глинка, –
Разговор происходил в петербургской квартире Грибоедова, выходившей окнами на Морскую улицу. В комнатах было почти пусто. Видно было, что только временно живет в них российский посол, назначенный ко двору персидского шаха. Ни единого признака роскоши не ощущалось в жилище молодого дипломата. Скорее можно было заключить, что квартирует здесь заезжий артист. Великолепный рояль занимал почетное место в кабинете.
Грибоедов зажег свечу, закурил сигару и подошел к роялю, за которым все еще сидел гость.
– На днях, – начал автор «Горя от ума», – довелось мне, будучи за городом, услышать песни, занесенные с берегов Волги… Но попутчикам моим эти звуки были невнятны… Все, что слышали мы, казалось им дико… Каким же черным волшебством, – с горечью продолжал он, – сделались мы чужими народу?.. Вот вам недавние мои мысли! Теперь вы поймете, с какой жадностью внимал я вашим пьесам и мыслям о будущем народной музыки. – Грибоедов усмехнулся, поймав себя на горячности. – Кажется, сам я уподобляюсь герою моему Чацкому?
– Недаром герой ваш обладает драгоценной способностью зажигать сердца!
– Увы! – Грибоедов вздохнул. – Мне кажется, что я рисовал портрет нашей молодости, воспламененной любовью к отечеству. Но ныне ненавистен правительству обличитель Фамусовых и Скалозубов. – Грибоедов отбросил погасшую сигару. Вокруг губ его обозначились резкие складки. – Остается завещать «Горе» потомкам.
– Но и без сцены будет жить «Горе» ваше на радость людям!
– Престранная судьба произведения, писанного для театра! Однако и автор его испытал не меньшие злоключения в жизни.
Грибоедов позвонил и приказал подать свежий чай.
– На откровенные мысли музыканта позвольте ответить вам тою же откровенностью человека, принадлежащего словесности, – продолжал он, разливая чай. – Вот вам поучительная справка о сочинителе «Горя». Собирался я служить наукам и, думаю, был к этому приуготовлен, прослушав курс двух университетских факультетов. Но по вине Бонапарта отложил книги, чтобы взяться за оружие… Мечтал о совершении подвигов, а волею начальства провел всю кампанию в тылу, готовя резервы.
– Необходимое дело, Александр Сергеевич! – утешил Глинка.
– Нет в том сомнения, – согласился Грибоедов. – А попробовали бы вы прозябать в гарнизоне… На этом не кончились, впрочем, мои злоключения. С детских лет не расстаюсь я с фортепиано, но выстрел на поединке искалечил мне руку.
– Однако вы преодолели это препятствие упорным упражнением. Судьба не отнимет от вас звания первоклассного фортепианиста.
– Если буду рассчитывать на вашу и на общую снисходительность… Не в том моя беда… Едва осознал я в себе силы для театра и не успел слуга возвестить Софье Фамусовой о прибытии Чацкого в Москву – и увы, уже опоздал мой герой.