Тяжелый хлеб
Шрифт:
– - Стучи!
– - сказал он Михаилу Сусликову: -- Аверьян крут, а все же...
Сусликов дрожащей рукою стукнул в окошко. Окошко растворилось и в нем показалось суровое лицо, обрамленное седыми волосами.
– - Кто будете?
– - Пусти, дедушка, замерзли! Дай комнату и самовар!
– - взмолился Сусликов.
– - Кто будете? Из каких?
– - сурово повторил старик.
Сусликов похолодел.
– - Артисты, фокусники!
– - Тальянцы, басурмане?
– - Православные, дедушка, ей Богу!
– - С фокусами?
– - спрашивал
– - Известно, артисты...
– - Глаза отводить умеешь?
– - Не умею! Ей Богу! Мы так больше...
– - Пожди!
– - сказал старик и отошел от окна. Сусликов замер в тоскливом ожидании, Старик вернулся.
– - Православный, говоришь?
– - Православный!
– - А ну перекрестись.
Сусликов спал шапку и торопливо стал креститься, приговаривая:
– - Пресвятая Троица, помилуй нас! Господи, очисти грехи наши! свят, свят, свят! Отче наш, иже еси на...
– - Ладно!
– - перебил его старик: -- сколько вас?
– - Трое, да мужик вот!
– - Тварь есть?
– - Кошка!
– - Пожди!
– - сказал старик в отошел снова, на этот раз захлопнув окошко.
– - Пустит, пустит!
– - радостно сказал Сусликов, подходя к телеге. Ворота со скрипом распахнулись. Мужичонка задергал веревками и телега закачалась. Сусликов шел рядом.
У входа в избу стоял старик, а подле него здоровенный парень. У обоих в руках были толстые палки и, кроме того, парень держал за ошейник огромного пса, который рычал и скалил зубы.
– - Забирайте вещи и прямо наверх!
– - распорядился старик.
Сусликов, Ольга и Антон торопливо взяли свои вещи и пошли мимо хозяев наверх по узенькой скрипучей лестнице. Старик показал им крошечную каморку в мезонине и ушел, проговорив:
– - А самовар сейчас!
В крошечной каморке стояли: широкая лавка, два табурета и сосновый стол, на котором горела жестяная лампа с разбитым стеклом. Сусликов радостно вздохнул. Он торопливо устроил на лавке постель для Ольги, которая тотчас и легла на нее.
Минут через десять здоровенный парень внес самовар и грязную посуду. Сусликов занялся чаем. Ольга в полузабытье лежала на лавке, дрожа от лихорадочного озноба, Антон развязывал чемодан и доставал оттуда сухое белье, а кошка приткнулась на лавке к ногам Ольги и спала мертвым сном.
II.
Ночью с Ольгою сделался бред. Она лежала, разметавшись на лавке и, слабо отмахиваясь рукою, жалобно просила, чтобы от нее отогнали большую собаку; потом она вскрикивала и снова начинала стонать и плакать. Время от времени она раскрывала глаза и просила пить.
Когда Михаил Сусликов подавал ей питье, ему казалось, что с Ольгою сделалась горячка.
Он разбудил Антона, улегшегося на полу, зажег лампу и стал согревать водку, чтобы натереть ею Ольгу.
В
– - Если вы, как оглашенные, -- прости Господи, -- всю ночь возиться будете сейчас выгоню!
– - раздался сердитый голос старика.
Они замерли в страхе. В тишине громко заскрипели ступени лестницы, потом хлопнула дверь и все стихло,
Они сняли сапоги и молча, едва дыша, двигались и суетились, словно мыши.
Ольга, наконец, перестала бредить. В комнату закрался уже мутный свет серого осеннего утра. Внизу захлопали дверью и послышались голоса. Шум перешел на двор, заскрипели ворота.
Ольга крепко спала; Антон улегся на полу и захрапел; кошка, сбитая Ольгой, перешла к Антону, приткнулась головой к его лицу и снова заснула.
Сусликов разостлал на полу мокрое пальто и лег, чтобы отдохнуть; но тяжелые мысли тучей поднимались в его голове и мешали ему заснуть.
Надо непременно позвать доктора. Это -- рубль. Вероятно, лекарства нужно. Надо мужичонке, который их вез, отдать два рубля; у него же всех денег четыре рубля, которые он сэкономил дорогою.
Хорошо, если Кусков сказал правду и здесь будет нажива, а если соврал?..
У Сусликова прошли мурашки по телу.
В их жизни все случается. Бывает, что один другому нарочно наврет, чтобы подвести, а потом посмеяться. Положим, Кусков приятель. Сусликов не раз выручал его из беды... а, впрочем, кто знает!..
Сусликову стадо страшно. Он быстро встал и заглянул в окно. Городишко уже проснулся. В серой мгле ненастного утра, по густой грязи широкой улицы, проходили деревенские женщины и бабы; растрепанная девчонка гнала через улицу свинью; тощая клячонка тащила бочку, едва выволакивая ее из грязи. Серенькие домики, неровным рядом протянувшиеся вдоль улицы, раскрыли ставни и дымили трубами.
Сусликов осторожно отворил дверь, спустился с лестницы и вошел хозяйскую горницу.
Это была общая комната постоялого двора.
У огромной русской печи рядком стояло шесть самоваров, покрытых зеленой грязью, и тут же подле них сидел рослый парень, поджав свои длинные ноги. Наполняя комнату треском, в огромной печи ярко горел целый костер. У края стола, видимо, хозяйка в большой квашне замешивала тесто, а на другом концом стола сидели старик-хозяин с мужичонкой и пили чай.
– - Чай да сахар!
– - бодро сказал Сусликов, переступая порог горницы: -- мир честной компании!
Никто не ответил на его приветствие; старик недружелюбно посмотрел на него и спросил:
– - Чего ночью возились?
– - Жена заболела! Шутка ли по такой погоде двадцать пять верст проехали!
– - И то еще меня встретили, -- вставил мужичонка: -- не то ходом пришлось бы!
– - Откудова?
– - спросил старик.
– - Со станции!
– - ответил тот, взмахивая рукою: -- я, значит, здеся Селиванову на станцию сундук возил, акцизному...
– - Знаю!
– - кивнул головою старик: -- для чего же приехали?
– - спросил он снова.