Тяжелый хлеб
Шрифт:
– - На двоих!
– - Тогда десять копеек, хлеба на три. Десять яиц -- гривенник. Время тяжелое теперь. Да за горницу тридцать копеек и вперед беспременно. Ты сколько проживешь?
Сусликов старался казаться равнодушным. У него было целых два рубля и он чувствовал, что может выдержать роль.
– - Суток трое.
– - Ну, значит девяносто копеек, да за еду с самоварами двадцать восемь. Всего рупь восемнадцать.
– - Получай!
– - бойко ответил Сусликов, вынимая две бумажки, и прибавил: -- только дело бы лучше было, коли перед отъездом
– - Не бойсь, считать умеем!
– - сказал Аверьян, поднимаясь с лавки и доставая сдачи, -- знаем мы: до отъезда!
Мужики с любопытством уставились на Сусликова.
– - Этот и есть?
– - спросил рыжебородый.
– - Он самый!
– - ответил Аверьян.
– - Иди, иди, -- сказал он Сусликову: -- я пришлю.
Сусликов взял сдачи и пошел.
В его кармане звенело восемьдесят две копейки, но он сознавал, что поразил Аверьяна и внушил ему к себе уважение.
– - Сейчас и поесть принесут и самовар дадут!
– - ласково сказал он Ольге, подходя к ней.
Антон очнулся от дремоты и поднял голову.
– - И мне есть, -- проговорил он хрипло.
VII.
Словно в смутном сне, тоскливо и вяло закончился хмурый день. Ольга приняла лекарства и забылась сном. Антон в углу, подле табуретки, сполз на пол и храпел на всю комнату. Истомленный бессонницей ночью и волнениями дня, Сусликов загасил огонь, разостлал на полу свое пальто и едва приткнулся головою к узлу с костюмами, заменявшему ему подушку, как тотчас заснул.
Он не мог разобрать, долго ли он спал, только он вдруг проснулся и в каком-то паническом страхе сел на полу, позабыв про сон и усталость. Ольга опять металась и бредила.
В комнате было темно, с левой стороны раздавался густой храп пьяного Антона, а с правой -- тревожный, хриплый бред больной Ольги, перемешанный со стоном.
– - Миша, золотой мой, не бросай меня! Возьми!
– - умоляла она, хрипя и стоная; потом вдруг голос ее становился веселым и она говорила: -- смотри, вот и я выучилась. И совсем не больно! Кровь? Это пустяки, немного!
Среди непроглядной тьмы и ночного безмолвия зловеще раздавался ее голос, и Сусликов замирал от непонятного страха. Наконец, он не выдержал и вскочил на ноги.
– - Ольга, Оля!
– - зашептал он тревожно, стараясь ощупью найти ее руки.
Он нашел их и, когда сжал, ему показалось, что он взял в руки раскаленные камни.
– - Оля, милая, проснись!
– - шептал он, дрожа всеми членами. Она стала бороться; потом вдруг очнулась.
– - А, что? Это ты, Миша?
– - прошептала она.
– - Я, моя милая, я! Ты бредила, я испугался. Тебе худо?
– - он ощупью нашел ее лицо, лоб. Они пылали огнем.
– - Пить, -- прошептала Ольга.
– - Сейчас, Оля! В минуту! Он отошел от нее, стал шарить спички, зажег лампу и нацедил для
– - На, выпей, -- подошел он к ней со стаканом.
– - Я тебе и лекарства дам, а потом натру. Хорошо?..
Она слабо кивнула головою. Для него опять началась бессонная, полная тревоги ночь. Он нашел бутылку с остатками водки, разогрел ее и, как в прошлую ночь, натер ею Ольгу; потом закутал ее и прикрыл своим пиджаком, а сверху пальто.
Ольга то металась и бредила, то приходила в себя, то впадала в забытье, которое Сусликов принимал за сон.
– - Бей, бей -- кричала Ольга: все равно я не пойду гулять, чтобы достать тебе водки...
– - Миша, ты тут?
– - очнувшись звала она Сусликова: -- посиди со мною, я видела страшный сон.
Сусликов брал ее руку, гладил ее по воспаленной голове и дрожащим от волнения голосом успокаивал ее.
Лампа слабо горела и освещала унылую комнату. Запрокинув голову, разбросав руки и согнув в коленях ноги, Антон спал мертвым, свинцовым сном.
Сусликов сидел у Ольги в головах на табуретке, согнувшись, точно на его плечи легла огромная тяжесть, вздрагивая и ежась от холода и страха.
Горькая бесталанная жизнь! Жизнь, отданная на потеху людям!.. Голод, холод, всевозможные лишения... травля, издевательства и глумления... за что?..
Люди беспощадны к тем, кто льстит их сытому тщеславию... но Сусликов и не думал об этом. Все его мысли были заняты болезнью Ольги. Он любил ее так, как только способна любить истасканная душа бродяги-фокусника.
Она была для него и любимой женой, и помощницей, и добрым товарищем. Без нее он давно бы сгинул в каком-нибудь кабаке в пьяной драке. Разве мало встретил он на своем пути женщин? Пьянство, разврат, ссоры и драки: и так со всеми. А с этой... едва он встретился с ней, как что-то сильное осветило его душу, он почувствовал в себе уверенность, и содержатель балагана тотчас прибавил ему 10 рублей жалованья.
А во время скитальческой жизни разве он слышал от нее когда-нибудь упрек или раскаянье, как бы худы ни были их дела? У него вон какое пальто, на вате; а у нее кофточка. Он и кутит и шатается, а она -- или дома, или на работе.
Жгучее раскаянье охватило душу Сусликова. Ему вспомнилось, как она, без всякого с его стороны побуждения, выучилась глотать шпаги. Из ее горла текла кровь, а она улыбалась. Она говорила ему, что выучилась только его ради.
Ради его, а что он для нее сделал?
В полутемном балагане он вырвал ее из рук взбешенного Семенова, работавшего "силачом", который хотел бить ее за то, что она не принесла ему водки. С этого момента началась их любовь. Сначала воровская: под страхом быть убитой Семеновым, она приходила на свидания и тут, увлекаясь ею все сильнее и сильнее, он узнал, -- что она переносила от этого пьяного буяна. На их счастье Семенов допился до горячки и умер. Они стали жить вместе и вместе работать, и вот пятый год, как между ними не произошло еще ни одной крупной размолвки.