Тыл-фронт
Шрифт:
— Все равно не уйдешь! — донесся злобный выкрик. — Живехоньким возьму.
— Держи! — крикнул Любимов, бросая на голос гранату.
В ответ раздалась частая пальба из винтовок.
— Не стрелять! Не стрелять, — визгливо закричал издали японский офицер.
— Титов, огонь! Огонь, Титов! — крикнул Любимов, заметив, что правая группа японцев снова поднялась. Но пулемет молчал. — Титов! Титов!
Боец не отвечал. «Убит или ранен?» — встревожился Любимов, переползая к камню.
Вдруг он услышал нарастающий вой. В нескольких метрах от него встал огненный султан. «Из миномета бьют… Кажется, ранило…» —
«Крепись, крепись, скоро наши подойдут», — подбадривал себя лейтенант, протягивая непослушную руку к сумке убитого — за гранатами.
— Получай… получай!.. — и он снова начал бросать гранаты. — А эта пригодится… пригодится. Ничего! Титов… Не бойся, Зина… — шептал лейтенант, начиная терять сознание.
Позади послышался осторожный шум и тяжелое дыхание. Любимов с трудом оглянулся. К нему ползли двое — с перекошенными лицами, налитыми кровью глазами.
Любимов медленно достал пистолет, выстрелил в ближнего. Тот закричал и поднялся на колени. Любимов прицелился во второго. Но фигура белогвардейца вдруг стала расти, расплываться, застилать собою все.
«Крепись, крепись», — внушал себе Любимов, тряся головой.
С дальней сопки часто, торопливо начали строчить пулеметы. «Наши… наши!» — Любимов чуть шевелил губами, но ему показалось, что он кричит. Отвечая пограничникам, в бой вступило до десятка неприятельских пулеметов. Но уже где-то за Фомкиной сопкой раздалось далекое «Ур-а!..» С тыла, растянувшись цепочкой, подходили всадники. Однако Любимов их уже Не видел. Когда до Фомкиной сопки осталось недалеко, впереди всадников встала стена минометного заградительного огня.
* * *
Несмотря на занятость, Георгий Владимирович все же решил отметить день рождения дочери. Хотя бы скромно.
— Подъем, сорванец! — объявил он утром. — Будем пировать.
Зина быстро оделась. Первый раз за свою короткую жизнь она не ощущала обычной в таких случаях тревожной радости. Это чувство убило короткое слово — война. И только неумело накрытый отцом стол и невесть откуда появившийся торт оказались сюрпризом и взбудоражили Зину. Как она была благодарна отцу за это дорогое ей внимание.
— Папа! Мой хороший папа! — счастливо шептала Зина, целуя его.
Они сидели за большим скромно накрытым столом. Георгий Владимирович часто поглядывал на дочь, шутил, казалось, совсем забыв о войне. Он даже спел под аккомпанемент Зины свои сокровенные «Амурские волны», которые пел только для матери.
Потом незаметно для себя он взгрустнул. Зина тоже думала о чем-то своем. Георгий Владимирович вспомнил Евгению Павловну. В эту минуту, может быть, и она вспоминает о них. Потом почему-то вспомнилась снежная памятная ночь и двенадцать роковых верст между двумя городами и двумя мирами: один привычный, но обреченный, который штабс-капитан Савельев покидал, второй — неизвестный, но уже не пугающий, в который они ехали с Евгенией, и в котором жил ее отец. Савельев не срывал с себя погон. Перед красным комиссаром он предстал штабс-капитаном старой армии. Его удивила суровая простота, с какой тот его принял в доме, где два
Из кабинета донесся телефонный звонок, но Савельев его не слышал.
— Папа, звонят, — неохотно подсказала Зина.
Савельев вышел.
— В районе Фомкиной сопки? — донесся к Зине обеспокоенный голос. — Прикажите ввести в бой пулеметный взвод.
Через час, когда Зина весело щебетала и, смеясь, срезала с торта, цифру девятнадцать, снова зазвонил телефон.
— Отбиты? Кто, кто? Любимов? Убит? Совсем не нашли?
Отец продолжал разговор, но Зина его уже не слышала. Выронив нож, она задохнулась и прикусила нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть. «Кого убили?»
— Что с тобой, дочка? — услышала она голос отца, показавшийся ей далеким, — Ты побледнела…
— Кто убит? — испуганным шепотом спросила она.
— Прости, дочка, — нахмурился Савельев. — Сейчас это каждый день. Сегодня погибли два пограничника, третьего не нашли…
— Кого, кого не нашли? — быстро прошептала Зина.
— Лейтенанта Любимова… Да что с тобой, сорванец? Ты плачешь? — забеспокоился Савельев.
— Нет, нет, папа… Просто… Почему его не нашли?
— Очевидно, захватили его труп, хотят показать свою доблесть, возмущенно проговорил он. — Вот и испортили наш праздник, — мягко улыбнулся Савельев.
— Да-да, папа, испортили, — механически ответила Зина. Она отстранилась от отца и медленно прошла в свою комнату.
Зина не верила, что с Вячеславом случилось несчастье. «Возможно, перепутали? Или потом нашли… раненого. Даже, может быть, и не раненого». Зина стала какой-то рассеянной, на службе по нескольку раз перебирала стопки писем, вчитываясь в фамилии, ругала себя и… плакала. Наконец, не выдержав, вечером она бурно расплакалась и рассказала отцу все…
— Нет, нет… Это не то! Это просто хорошая настоящая дружба, — Зина краснела, прятала лицо в китель отца, и бессвязно, торопилась объяснить. Георгий Владимирович растерянно смотрел на своего «сорванца».
— Хорошо. Поезжай на заставу и узнай, — строго проговорил Георгий Владимирович. — Но потом немедленно уезжай к матери, негодная девчонка, — предупредил, он, гладя пышные волосы дочери.
— Только ты никому! Ладно, папа? — оживилась Зина, быстро собираясь.
На заставу она прибыла поздно вечером. Дежурный, чем-то напоминавший Вячеслава, провел Савельеву к старшему лейтенанту Козыреву.
— Здравствуйте, товарищ! — поднялся тот из-за стола и, увидев в свисавшем до полу полушубке девчонку, спросил:
— Вы, что ли, начальник посылочного отделения?
— Что с Любимовым? — не ответив, тихо спросила Зина. — Правда? Скажите, правда, товарищ старший лейтенант?
— Зачем вам об этом знать, — недовольно отозвался Козырев, но, взглянув на ее лицо, смягчился: — У нас без вести пропал один товарищ.
Значит, правда! — как-то глухо и спокойно произнесла Зина.
— Вы его знали? — спросил Козырев, удивляясь состоянию девушки.
— Да… Мы были друзьями.
Козырев рассказал Зине обо всем, что по следам боя пограничники могли узнать о Любимове, но утешать ее не стал, да и не смог бы. Для него самого эта была тяжелая потеря.