Тыл-фронт
Шрифт:
7
В огромном банкетном зале Дворца императора Маньчжоу-Го царило торжественное оживление. Каждый час оркестр исполнял «Кими гае» — гимн императору. Танцующие пары останавливались, сидевшие прерывали беседу и отставляли пенившиеся бокалы.
Император Пу И, выглядевший намного старше своих тридцати пяти лет, сидел в конце длинного ряда столов.
Император не обременял себя политической и государственной деятельностью. Потомок династии Цинов, еще в 1917 году в результате заговора монархистов, он был провозглашен императором Китая. Однако
Слева от императора сидела его двадцатилетняя супруга, с круглым детским лицом и испуганными глазами. Справа расположился генерал Умедзу, брезгливо поглядывавший на раскрасневшуюся потную физиономию Пу И.
Особенно шумно было в центре зала, за столами старших чинов штаба Умедзу.
— На наших глазах, господа, создается новый порядок в великом восточно-азиатском пространстве, — возбужденно возглашал полковник Хасимото, опираясь руками на эфес стоящей между ног сабли в белых ножнах. — Предназначение Японии исходит от богов: это сделаем мы! А советский автобус, господа, от нас не уйдет. Квантунская армия сумеет его остановить. — Хасимото поднял бокал. — Господа! Я предлагаю тост за доблестного полководца империи — генерала Умедзу!
В ответ на шумную овацию главнокомандующий вяло поклонился и приблизил свой бокал к бокалу Пу И.
— Благодарю, господа, за честь, оказанную вами и лично мудрым императором Маньчжоу-Го.
— Таким образом, господин Умедзу, своим ударом мы исключаем возможность второго фронта в Европе, и тем самым ускоряем разгром русских на западе, так я понимаю? — наклонившись к генералу, продолжил прерванный разговор Аюкава, президент маньчжурской компании тяжелой промышленности.
— Второй фронт, господин Аюкава, — это миф, которым большевики успокаивают народ, — заметил главнокомандующий. — Сами они возлагают на него незначительные надежды. Второго фронта не будет, господин Аюкава. Мы предусмотрительно отказались от летнего удара по еще довольно сильной России. Америка и Англия выжидают, когда будет похоронен коммунизм, чтобы потом постараться установить статус-кво антэ бэллюм[3], только без коммунизма. Но они будут глубоко разочарованы! Статус-кво не будет. Мы внесем свои коррективы.
— Ваше величество, а не могут русские напасть на нас? — с беспокойством обратилась супруга Аюкава к Пу И.
— По-моему, возможность не исключена? — растерянно взглянул император на Умедзу. — Высочайшим указом мы объявили Америке и Англии войну. Чтобы заставить союзников выступить на Западе, коммунисты могут начать на Востоке?
— Нет, этого не может быть, — решительно возразил Умедзу. — Во-первых, цели, преследуемые Америкой и Англией, совсем другие, чем у коммунистов. В конечном счете, для США и Англии важно мировое господство. Во-вторых, они не заинтересованы в полном поражении Германии и потому не будут спешить со вторым фронтом. В-третьих, срок Апрельского пакта не истек, а Советы в этих вопросах педантичны. И последнее, пожалуй, самое существенное: судьба коммунизма предопределена. Москва и Ленинград продержаться долго не могут. Нет, господа, Россия не начнет военных действий на Востоке.
Оркестр заиграл гимн, собеседники приумолкли.
8
Из Чанчуня, где размещалась ставка Умедзу, волна торжеств по поводу победы японского флота докатилась до Харбина. Особняк Кислицына выглядел
Кислицын отмечал двойной праздник: начало войны на Тихом океане и тезоименитство. Это совпадение он истолковал как хорошее предзнаменование и оттого был особенно возбужден. Готовясь выйти к гостям, эмигрантский главнокомандующий охорашивался перед зеркалом. В парадном мундире, с — четырнадцатью наградами, высланными из Франции великим князем Кириллом, при сабле, он казался самому себе внушительным.
— Ну как, мамонька? — спросил он свою тридцатидвухлетнюю супругу, заложив по-наполеоновски руку за борт.
— Превосходно, Жорж! Ты давно уже не выглядел так свежо и… импозантно, — проворковала та, поправляя на муже мундир и поглядывая на стоящего у окна Ермилова. Но полковник был всецело поглощен своими мыслями. Красивое лицо его казалось грустным. Изредка, не поворачивая головы, он называл фамилии подъезжавших особо именитых гостей.
— Начальник военной миссии, — наконец громко доложил он.
Кислицын, одергивая мундир, подбежал к окну.
— Пора, господа, пора! — заторопил он, отыскивая глазами прибывшего. — Иди, мамонька, принимай его, ты это умеешь делать превосходно. Я буду через несколько минут.
Кислицын направился к двери, за ним поплелся старый мордастый мопс.
— Назад, Дьявол! — прикрикнул генерал на собаку и, размашисто перекрестившись, вышел в зал.
Гости встретили Кислицына громкими рукоплесканиями. Любезно раскланявшись и поздравив начальника японской военной миссии с победой, Кислицын выжидающе склонил голову. Шум утих.
— Господа! — начал он. — Сегодня страна, гостеприимно представившая нам убежище, возблагодаряет всевышнего за дарованную их непобедимому оружию первую победу на пути освобождения мира от закабаления и от коммунистической заразы. Это господнее дарование вселяет веру в наши, страждущие по родине сердца. Недалек час, господа, когда ликующие храмы поруганной Руси возвестят колоколами наше воскрешение. Да поможет нам бог! — Кислицын высоко поднял бокал.
Гости задвигали креслами и зааплодировали. Ермилов наклонился к стоявшему рядом Долгополову и прошептал:
— Да Поможет нам бог и японская армия!
Резко поднявшись, к Кислицыну подошел Хасимото. Приняв от своего адъютанта орден «Восходящего солнца» четвертой степени, он повесил его на грудь именинника. В зале вспыхнула овация, Кислицын прослезился. На хорах заиграл оркестр, сухая дробь японского гимна заглушила голоса. Гости смотрели на начальника миссии, любезно улыбавшегося с полузакрытыми глазами.
Гимн так же неожиданно оборвался. Оркестр заиграл «Боже, царя храни», но японец, преспокойно опустился в кресло. Кислицын растерянно покосился на Карцева, но тот ничего не замечал. Набожно возведя глаза к потолку, начальник штаба самозабвенно шевелил губами. Только когда оркестр умолк, Карцев взглянул на японца и торжественно произнес:
— Господа! За божественного императора Японии, за победу его доблестной армии и за нашего гостя! Ура, господа офицеры!
Зал наполнился перезвоном бокалов. Ермилову казалось, что он присутствовал однажды на таком же банкете давно, давно. Ярко светили люстры, блистали столы, переливался шум. Потом — страшный вихрь, все перепуталось. Ничего нельзя было понять… Он запомнил жуткую ночь, вокзальную суету… Маньчжурия, показавшаяся страной дикарей, гибель отца там, за отечество, смерть матери, невыносимая тоска по родине и ненависть… Потом японцы, затеплившаяся надежда, хотя и рядом с унижениями. Ермилов выпил бокал вина и, медленно поднявшись, вышел. В бильярдной он открыл боковую дверь и вошел в кабинет Кислицына. Дьявол сонно приоткрыл один глаз.