Тыл-фронт

Головин Андрей

— Я тебя, негодяя, пристрелю, — предупредил Золин, — если не подберешь по размеру!

Алов испугался. Так когда-то его отец, служивший надзирателем в тюрьме, трепетал перед отцом Золина.

Чертищев пришел с запозданием и, выслушав выговор, напялил на себя красноармейское обмундирование. Взглянув на его обросшее одноглазое лицо, Золин не выдержал и рассмеялся.

— Вот это Циклоп! Лошади шарахаться будут, а не только люди. — И уже негодуя добавил: — Распустился! Чучело какое-то, а не унтер и георгиевский кавалер.

Харя пьяная! А еще отирался полгода на курсах. С таким видом и дурак скажет, что бандит.

День провели в подготовке. Золин читал выдержки из уставов, напоминал порядки Красной Армии, учил отдавать честь и отвечать на вопросы. После обеда сняли красноармейскую форму, посидели «на дорогу» и направились в сторону границы. Уже в темноте добрались на погранзаставу.

Встретивший их японский унтер-офицер сообщил, что все в порядке: наблюдением из трех пунктов не замечено ничего подозрительного.

В маленькой комнатушке они переоделись и в сопровождении унтер-офицера направились к узкой, густо поросшей кустарником лощине, пересекавшей границу.

Сумерки быстро сгущались. Уже в полной темноте японский проводник, проваливаясь между кочек, вывел их к глубокому руслу промерзшего до дна ручья.

— Коко-ни… Зи-и-десь! — шепнул проводник и исчез.

Вслушиваясь в каждый шорох, Золин, Гулым и Чертищев опустились в сухой осот, выступавший из-под снега. Казалось, что там, куда они собрались идти, все мертво: ни единого звука. Но вот до них докатился многоголосый шум. Захлопали выстрелы, постепенно слившиеся в сплошной грохот.

— Нора! — шепнул Золин и пополз вперед. Гулым и Чертищев заскользили за ним.

12

Японские солдаты, численностью до взвода, рассыпались вокруг могилы, неуклюже ковыряли снег и горланили какую-то веселую песню. Время от времени кто-либо из них бросал работу и приплясывал. Метрах в десяти от могилы на низеньком столике сидел, поджав под себя ноги, толстый офицер. Он качал в такт песни головой и довольно улыбался.

— Офицер с заставы. Эту тумбу узнать легко, — заметил Рощин, торопливо протирая носовым платком запотевшие стекла бинокля.

Похоже было, что Варов прав: японцы были пьяные. Оружие они составили в козлы. Рощин насчитал двадцать шесть винтовок, один пулемет и два гранатомета. По поведению солдат трудно было определить цель их прихода: одни отбрасывали снег от «Пьяной могилы», другие кидали его обратно, третьи бесцельно сгребали длинный валок в сторону.

— Ага, ага! — воскликнул стоявший рядом с Рощиным боец. — Вот поддал! Это поддал! А ну, еще раз!

Один из солдат выронил лопату. Когда он нагнулся за ней, к нему подбежал унтер-офицер и пнул ногой под зад. Солдат завалился в сугроб, беспомощно дрыгая ногами.

— Товарищ Селин! — окликнул

Рощин. — Позвоните политруку, доложите обстановку. Передайте, что предположить пока ничего не могу. Потом позвоните на заставу Козыреву.

Загадочная возня у «Пьяной могилы» затянулась. Рощина уже начинали тревожить приближавшиеся сумерки. Старший политрук сообщил ему по телефону, что часть бойцов, по просьбе Козырева, направлена на всякий случай к пограничникам на усиление.

Темнота сгущалась. Уже с трудом различались двигавшиеся силуэты японцев. Но вот около могилы вспыхнул костер.

— Понятно, зачем они ходили утром! Дрова носили и прятали за могилой! — догадался Варов. — Праздник у них опять какой или поминают пьяного?

Возникали всякие предположения и у Рощина, но логики в происходящем он не мог уловить. Японцы что-то затевали, это было ясно. Но что? То, что теперь происходило у могилы, при свете костра, напоминало детские рассказы о злых духах. Побросав лопаты, солдаты собирались в кучу и, потрясая кулаками, что-то выкрикивали. Потом прямо на могилу забрался унтер-офицер и размахивая руками, стал указывать в сторону границы.

— Видно сердятся, — заметил один из бойцов.

Вдруг унтер дико подпрыгнул и кинулся к винтовкам. За ним ринулись и остальные. Через минуту пьяные солдаты с криком «Банзай!» побежали вперед. Раздались выстрелы. Дым, застилавший костер, показывал, что огонь забрасывают снегом. По мере того как приближались крики, стрельба усиливалась. Над головами запели пули.

— Спокойно, спокойно, товарищи, — сдерживал Рощин своих бойцов, крепко сжимавших винтовки.

— Огонь потух! Ничего не вижу! — сообщил не отрывавшийся от стереотрубы Варов.

По звукам, доносившимся из лощины, можно было определить, что режут проволоку. Приказав немедленно сообщить об этом по телефону, Рощин вызвал из блиндажа всех бойцов, кроме телефониста.

— За мной! — скомандовал лейтенант и, выпрыгнув из окопа, саженными прыжками понесся вниз по крутому склону сопки. Варов, зажав рукавицей дуло винтовки, кубарем катился рядом. Следом бежали другие бойцы.

Неожиданно они услышали раздававшиеся у подножия сопки громовое «Стой!» Крики японцев и стрельба мгновенно, как по команде, оборвались. Затем последовало требовательное «Руки вверх!», близкий выстрел и рассерженный возглас:

— Так вы, байструки, стрилять?..

— Федорчук! — в один голос выкрикнули разведчики. Подбежав, они заметили в темноте людей и направились к ним. Группа пограничников, среди которых были Ошурин с Новожиловым, вскинув винтовки на руку, охраняли задержанных нарушителей. Тяжело сопя к ним подошел Федорчук. Он тащил по земле двух безжизненно повисших на его руках японцев. Положив их около задержанных, он зло прогудел:

— Кровопивцы нещасни! — и, сложив кукиш, ткнул ближайшему нарушителю под нос. — На тоби русскую землю!