Тыл-фронт
Шрифт:
— Гошпода японшы! Што вы делаете? — взмолился он и, заметив среди привязанных к столбу двоих китайцев из своей группы, с надеждой воскликнул: — Вот они подтвердят, што я шам… Подтверждайте, подтверждайте, не бойтешь. Я жаштуплюш… — умолял он.
Конвоиры привязали Козодоя рядом с китайцами и, окатив ему ноги из ведра ледяной водой, возвратились к длинному бараку.
Козодой запрыгал вокруг столба.
— Он, родненькие, пожалейте, я больше не буду. Ой, голубшики, помилуйте и шмилошердитешь, — запричитал он. Чем сильнее мороз сжимал клещами ноги и руки Козодоя, тем громче становились его вопли. — Ой, што вы робыте шо
Дальнейшего Козодой не помнил. Временами к нему на миг возвращалось сознание, потом снова пропадало. Когда оно полностью вернулось, ноги и руки жгло огнем. Мутным взглядом обвел большую светлую палату и снова закрыл глаза. Попытка шевельнуть рукой вызвала такую боль, что Козодой не мог удержать крика. К нему подошел врач в белом халате и, правильно произнося русские слова, спросил:
— Как чувствуешь себя? — Не дождавшись ответа, продолжал: — Ничего, дней через пять снимем повязки и сможешь танцевать… Так и запишем: бревно шестьсот восемнадцать сознание возвратилось, — добавил он, по-японски.
Но танцевать Козодой уже не смог. Когда сняли повязки с рук, вернее с того, что было когда-то руками, он испуганно воскликнул:
— Што вы жделали?
Омертвевшее мясо отставало от почерневших костей, издавая смрадный запах. Гангрена подобралась к локтевым суставам. Ног Козодой не видел.
Пятеро в белых халатах с заметным любопытством осматривали бревно шестьсот восемнадцать.
— Да, уважаемый Карасуке, ваши труды оказались напрасными, — заговорил один из наблюдателей. — При такой степени обморожения и задержке в оказании первой помощи сохранить конечности невозможно. Только немедленное активное вмешательство, я имею в виду ампутацию, еще может остановить смерть. Но это будет уже не человек.
— Мы обязаны, коллега, добиться положительных результатов, — отрицательно покачал головой тот, кого назвали Карасуке. — Ведь с этим мы столкнемся в России в первую же зиму оккупации. Нужно экспериментировать, чтобы потом спасти десятки наших солдат. — Он долго рассматривал ноги Козодоя.
Через два часа практикант Курусима сделал из бревна шестьсот восемнадцать «чурку». Ноги у Козодоя отняли, одну — по пах, другую — до колена. Руки — по локти.
Когда Козодой снова пришел в себя, прежних болей он не ощущал. Вспомнив свои страшные руки, захотел поднять, их, чтобы осмотреть. Но все было запутано в марлю. Козодой испуганно забегал глазами по сторонам. Напротив он увидел одноногого человека. Тот сидел неподвижно и не отрывал взгляда от Козодоя.
— Очухался? — хрипло спросил он, заметив, что Козодой открыл глаза.
— Ошухался маленько, — шепотом отозвался Козодой и подумал: «Русский…»
— В бреду кричал, что добровольно перешел границу — это правда?
Козодой сжался в клубок и беззвучно выдохнул:
— Правда… Подай водишки, пить хошется.
— Сейчас напою, — угрожающе проговорил тот и, прыгнув к Козодою, взмахнул костылем. — На, пей, продажная душа!..
Раздался сухой удар и треск.
— Назад! — взвизгнул появившийся в палате санитар в белом халате.
Одноногий отбросил в сторону обломок костыля и, схватив тяжелую табуретку, запустил ею в санитара, тот увернулся, выхватил парабеллум, разрядил в него всю обойму. Оседая на пол, одноногий явственно сказал:
— Выдержал и гада уничтожил!..
Стекленеющие глаза его
6
День стоял серый, промозглый. За окнами тяжело падал мокрый снег и тотчас же превращался в кашицу. Ветер рябил не успевшие загустеть лужи.
Смолянинов взглянул в окно и сел рядом с женой, ожидая, когда она кончит пришивать к гимнастерке свежий подворотничок. Следя за ее проворными пальцами, Виктор Борисович прислушивался к голосу младшего сына и улыбался.
— Са-мо-лет ле-тит с лет-чи-ком, — читал тот по складам, хмуря от усердия лоб. — Ав-то-мо-биль е-дет… и рычит…
— Обманываешь, Серега, и про летчика, и про рычит, — рассмеялся Смолянинов.
— А ты знаешь? — хитро спросил тот.
— Конечно, знаю. Там написано просто: самолет летит. Снова «плохо» получишь, вот тебе и будет летчик.
— Нет. В школе я буду читать: «Самолет летит без летчика».
— Читай правильно, Сережа, — вмешалась мать.
— Ав-то-мобиль е-дет. Трак-тор па-шет…
— Да-а, трактор пашет, — тяжело вздохнул Смолянинов, надевая гимнастерку. — Был я позавчера у секретаря райкома. Женщина. Нам нужны бывшие помещения автоколонны под военные автотракторные ремонтные мастерские…
—. И она отказала? — подняла голову жена.
— Не то, Нина, отказать не отказали. Отдали, они им не нужны. Но, понимаешь, пригласили остаться послушать, что делается сейчас в районе. Восемь женщин и трое мужчин-инвалидов — председатели колхозов. Как поднять 96 тысяч гектаров земли? И ни один не произнес слова: «нельзя». А только — как? Я не мог просто сидеть и слушать. Начали считать вместе. Выходит, каждому трудоспособному, включая стариков, подростков, нужно работать по двадцать четыре часа в сутки, чтобы справиться… Если прибавить девяносто шесть тракторов на восемь дней, и пару тысяч бойцов недели на две с половиной, план можно выполнить в срок. Видела бы, какими они глазами на меня смотрели, как будто я всемогущ. Ну, а я…
— Отказал?
Смолянинов молча покачал головой.
— Нет, Они ничего не просили, а я не мог обещать. Вопрос решаю не я.
— Но возможность есть?
— Позвонил в штаб фронта. Член Военного Совета в Москве, а генерал, с которым я говорил, хотя и не прямо, но все-таки назвал меня глупцом. Ну, я… Через его голову телеграмму в ЦК, на имя члена Военного Совета. Даже если его не застанет, там есть, кому разобраться. Правильно поступил?
— Ты никогда не поступал неправильно, Виктор. По горячности иногда ошибаешься, бываешь резок. Но здесь, по-моему, и этого нет. Если можно, что же мешает: осторожность, страх? А как командующий относится?
— Не очень одобряет, но согласен, что нужно и можно… Третий день жду ответа, а сегодня что-то вообще ни единого звонка.
— Прости, Виктор, — покраснела жена. — Я выключила телефон, хотела, чтобы тебя хоть в воскресенье не вызывали.
— Ну, что же ты так! Может, звонили?
— С таким сообщением, думаю, пришли бы и на дом, — возразила она.
— Это верно… Да, — вспомнил Смолянинов, — на днях приезжает Евгения Павловна Савельева. Ты, может быть, сходишь к ним, посмотришь, что на первых порах там необходимо. Зина, наверное, кроме букетов, ничего не сумеет приготовить.