Тыл-фронт
Шрифт:
В окнах землянок мгновенно исчезли огоньки. Захлопали двери, послышался скрип снега.
— Кто стрелял? — раздался окрик от блиндажа.
— Кажется Земцов около машины, — ответил второй голос.
Оглушенный собственным выстрелом, Земцов не сразу сообразил, что окрик относится к нему. Только грозное: «У автомашины! Руки вверх!» — заставило его торопливо подняться во весь рост.
— Это я!.. Красноармеец Земцов.
— Что же вы молчите? Кто стрелял? — рассердился Рощин, подбегая к бойцу.
— Я! — доложил Земцов и торопливо перезарядил винтовку.
Машину уже окружили плотным кольцом появившиеся, казалось,
— Куда стреляли? — спросил Рощин.
— Вон туда, к обрыву, в лощину. Тень там мелькнула, вроде человечьей. Стрельнул — вроде кто-то побежал к границе.
— Почему стреляли без предупреждения? — спросил подоспевший Зудилин. Он был дежурным. — Я что говорил?
— Подождите, товарищ Зудилин, — остановил лейтенанта Рощин. — Ошурин, с первым отделением в обход по Козьему распадку! Новожилов, вдоль обрыва! Третье отделение — ко мне! Сойдемся у берез на Гнилом болоте. Прочесывать хорошо! — и, обратившись к Зудилину, приказал: — Осмотрите лощину и сопку, взвод вышлите в оцепление.
Когда шум удалявшихся групп замер, Зудилин затолкал непослушный пистолет в кобуру, окликнул:
— Федорчук, берите свое отделение и прочешите лощину и сопку.
Сам он направился за Федорчуком, но, отойдя полсотни метров от дороги, остановился у толстого дерева. Таежная темнота давила. Он почувствовал липкий, нехороший страх и пересилить его не мог. Эта ежедневная стрельба на границе, частые смерти, ужасные крики, страшные сводки и пугающие фотографии в газетах вызывали у Зудилина желание куда-нибудь спрятаться, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он осторожно попятился от дерева, повернул назад и быстро зашагал к казематам вычислителей.
Сергеева стояла у дверей и повторяла боевой расчет при отражении мелких групп противника. Около нее собрались все вычислители. Только Огурцова сидела на нарах и медленно расчесывала волосы. По тревоге она оставалась дневальной.
— Чего копаетесь? — прикрикнул Зудилин. — В оцепление по расчету номер один!
Вычислители выбежали из каземата. От света, тепла и такого удивительно домашнего вида Огурцовой Зудилин успокоился и, как всегда, после сильного нервного напряжения почувствовал блаженную разрядку.
— А вы, товарищ дневальный, долго будете копаться? — спросил он, положив руку на полную ногу Огурцовой.
— Надоела эта суматоха, — лениво отозвалась Клавдия, спрыгивая с нар. — Так бы взяла и повесилась, — пропела она, обхватив Зудилина за Шею.
Когда Зудилин вышел из землянки, к нему подошел Федорчук и доложил, что двойное прочесывание ничего не дало. Только в одном месте была обнаружена слегка надломленная ветка и что-то вроде следов.
— По-моему, все это ерунда, — решил Зудилин.
Вернувшийся затем старший лейтенант внес полную ясность:
— Прошли мимо нас, собаки пограничников след взяли.
Откуда-то от границы донеслись сперва хлопки выстрелов, потом взрывы гранат.
— Отстреливается, сволочь! — зло проговорил Рощин. — Молодец Земцов — и в темноте заметил.
5
Когда из Козодоя выжали все, что он мог сообщить, майор Танака, по приказу полковника Хасимото, включил его в «особые отправки». Для отряда Исии русский, ввиду «дефицитности», представлял особый
Танака счел необходимым лично осмотреть перебежчика. Доставленный к нему Козодой, щурясь от света, затравленно уставился на майора. Оборванный, заросший белесой щетиной, повар мало напоминал прежнего Кривоступенко. Рассеченный висок нагноился, вздувшаяся опухоль затянула глаз, отчего лицо казалось перекосившимся, одичалым. Передних зубов ни на верхних, ни на нижних деснах не было.
— Ждравия желаю, гошподин императоршкий нашальник! — прошамкал он.
— О-о, плохо ты есть! Надо это. Бритца и мыть, — дополняя слова жестами, высказал Танака. — Скоро ты ехать, и майор слегка прогудел, изображая паровоз, а затем начал что-то говорить еще, но уже по-японски.
Козодой понял только, что он поедет или его повезут куда-то. У него, как у вырвавшегося из оклада волка, снова вспыхнула надежда на жизнь. Он повалился на колени.
— Шпашибо, гошподин хороший. Отша, матушку вашу прошлавлять вино жижнь буду…
— Дашь бритвенный прибор, мыло и воду этому скоту, — приказал Танака начальнику гауптвахты. — Скажешь, чтобы выдали ему бинтов… Или нет, лучше пусть кто-нибудь обработает на нем дырки.
Только когда, колеса товарного вагона начали отбивать торопливую дробь, Козодой снова начал верить в свою «планиду». Еще при погрузке, показывая начальству свое рвение, он раздавал оплеухи молчаливым китайцам. Теперь же, умостившись с ногами на отдельной полке и утоляя недельный голод выданным на всех тощим пайком, он свирепо поглядывал на остальных пленников. Но те, казалось, не замечали его. Уничтожив половину общего пайка, Козодой растянулся на полке…
— Ну, ты! Еще раж прожеваешь огонь — убью! — предупредил он вздремнувшего около печки китайца.
В Харбин поезд прибыл ночью. Вагон с арестованными долго гоняли по станционным путям и поставили, наконец, в глухом тупике. Скрип отодвигаемой двери поднял с полки чутко спавшего Козодоя. Он вскочил и вытянулся, отдавая честь. Вспыхнувший свет электрического фонаря скользнул сперва по сбившейся в углу группе китайцев, потом по стенке и замер на нем.
— Ждравия желаю, гошподин императоршкий… — начал было Козодой, но толстый конвоир толкнул его к двери и что: то приказал. Не поняв его, тот растерянно забормотал: — Гошподин японеш, я же шам перешел… Я от офишера Танаки.
Резкая зуботычина заставила его замолчать. Козодою, как и остальным, надели наручники и пинком вытолкали из вагона. Не успел он опомниться, как растянулся на полу крытой машины. За ним влетели в машину остальные, толкая и топча Козодоя.
Обезумевший Козодой принялся бить в темноте ногами всех, кто подвертывался, но после ловкого удара под ложечку потерял сознание. Очнулся в узкой холодной камере, оттого что японец в белом халате тыкал ему в нос пропитанную нашатырным спиртом вату.
Козодой поднял отяжелевшую голову, выплюнул сгусток крови и снова откинулся на жесткую подушку. Дней семь его отхаживали и сносно кормили. Изменника это обрадовало: «Поняли ошибку, подлечивают». Теснота камеры не позволяла ему двигаться, но он и не нуждался в этом. Козодой жадно поедал все, что ему приносили, и спал. На восьмые сутки, в морозный вечер, его подняли с топчана, надели ручные кандалы и босиком вывели во двор.