Тыл-фронт

Головин Андрей

— Это опять Какита, — проговорил Ошурин, откладывая в сторону винтовку.

«Какитой» разведчики прозвали часто появлявшегося на границе японского капитана, Тот за малейшую оплошность жестоко избивал солдат и что-то яростно выкрикивал. В тихие вечера его крик доносился к наблюдательному пункту. Особенно часто японец повторял слово «какиту». От политрука разведчики узнали, что это по-русски означает «скотина».

Пограничные инциденты, которые проводил капитан, отличались наглостью и изобретательностью.

— Да, этот зря не появится, — проговорил

Бурлов. — Сколько патронов у… бойцов?.. — спросил он Ошурина.

— По тридцать штук, товарищ старший политрук, и в запасе одна цинка.

— Смотрите, смотрите! Чего-то придумал Какита! — воскликнул Селин.

Офицер вел к границе пятерых солдат. У пограничного столба он расставил их на тридцать шагов друг, от друга. Возвратившись к шеренгам, капитан долго что-то выкрикивал и показывал рукою в сторону солдат. Окончив свою речь, он отошел в сторону и взмахнул рукой. По шеренгам вспыхнули дымки выстрелов.

— Закройсь! — крикнул Бурлов, и тотчас же о бруствер окопа зашлепали пули.

— Расстрел придумал! Ишь, что выделывает, негодяй! — возмущался Ошурин, взглянув в стереотрубу.

Солдаты у границы падали на землю, корчились, поднимались, протягивали руки к молчаливым сопкам, и снова падали.

В воздух взвились две зеленые ракеты. Цепи японцев бросились вперед.

— Приготовиться к бою! — спокойно бросил Бурлов.

Пробежав сотню метров, солдаты упали на землю. К разведчикам донесся неестественно веселый хохот.

Быстро темнело.

— Ситуация, — с тяжелым вздохом пробурчал Селин. — Дать залп, посмотрели б, насколько их геройства самурайского хватит.

К ночи поднялся ветер. По небу поползли тяжелые свинцовые тучи. Казалось, они вот-вот заденут за вершину сопки. А перед утром настороженную тишину хлестнула винтовочная и пулеметная стрельба. Гулко разносились крики «банзай!» и «ура!»

— На Крутую сопку нацелились. По-русски кричат, — не отрываясь от бинокля, доложил Ошурин выбежавшему из блиндажа политруку. — Больше взвода. А наших там одно отделение, — добавил он, до шепота понижая голос.

— Командир батареи ушел на Сторожевую? — спросил Бурлов.

— Ушел, товарищ старший политрук, — отозвался Ошурин.

— Давно?

— Позвонили, что выступил в час двенадцать минут. Стрельба у Крутой затихла… С рассветом заморосил мелкий, как просеянный сквозь сито, дождь.

— Напрасно, вымокнут только. На сотню метров ничего не видно, — сожалел Бурлов, направляясь с Ошуриным в блиндаж.

Сырое и мрачное в погожие дни помещение показалось сейчас уютным и сухим.

— Да-а, дождик зарядил суток на двое. Обложило кругом, — заметил, поеживаясь, Ошурин.

— Оставьте на пункте одного, разведчика, а остальные пусть отдыхают, — разрешил старший политрук. — А я пройдусь по постам. Проверю, чем занимаются отделения, и вечернюю сводку передам, — добавил он, наглухо застегивая шинель. — Кто со мной пойдет?

— Селин и Зайцев, — доложил Ошурин.

Бурлов с бойцами двинулся в обход позиций батареи, расположенных почти на тридцатикилометровом

фронте. Десятки телефонных линий связывали посты разведчиков с главным отсеком. Приборы, установленные на постах, фиксировали каждый выстрел, передавали его на центральный аппарат, и через несколько минут разведчики уже знали, в каком месте японцы ведут огонь. С тех пор, как Бурлов прибыл в батарею, не было ни одного дня, чтобы он не проверил хотя бы часть разбросанных по сопкам отделений. Он появлялся на постах в зимние бураны, в неистовые весенние ливни. На этот раз обход занял весь день.

Только к вечеру Бурлов попал на Поющую.

— От комбата никаких сигналов нет? — спросил он дежурного.

— Нет, товарищ старший политрук, не было. Днем из-за дождя Сторожевую не видно было. Мы думаем, что они будут там дежурить до утра… Товарищ старший политрук, там из штаба полка прислали на ваше имя пакет. Я его на стол положил.

В блиндаже Бурлов с любопытством повертел в руках адресованное ему письмо. Вскрыв, он прочел: «Товарищ Бурлов! Командующий предоставил вам отпуск для поездки за дочерью. О сроке и дне выезда сообщу позднее…»

«Кто же это узнал?» — думал Бурлов. Перед глазами встала, как живая, Вера и последнее, что осталось у него от семьи — Соня.

— Родная моя, дочка… — прошептал он. — Наверное, и не узнаешь папку… — Бурлов до скрипа сжал зубы. — Не много тебе досталось материнской ласки. — Его грустные размышления прервал телефонный звонок. Из штаба полка запрашивали о Рощине. Ночью звонили еще два раза. Зная упорство Рощина, Федор Ильич старался успокоить себя и других… Но когда разведчики не возвратились и на вторую ночь, Бурлов встревожился. Он несколько раз связывался с Козыревым, но тот неизменно отвечал: «На границе тихо. Значит, все в порядке».

— Это упрямство, а не упорство, — сердился на Рощина Бурлов.

На третьи сутки, вечером, когда политрук проводил политзанятия с младшими командирами, со стороны Сторожевой донеслась стрельба. Все прислушались. Федор Ильич умолк на полуслове.

— Сделаем перерыв, товарищи. Вы пока покурите, а я позвоню на заставу, — объявил он и направился в блиндаж.

Козырева на заставе не оказалось. Дежурный сообщил, что капитан с усиленным нарядом вышел на Сторожевую.

Стрельба утихла. Но почти тотчас же наступившую тишину прорезала пулеметная очередь. В ответ захлопали частые винтовочные выстрелы, потом донеслись глухие разрывы гранат.

— И в самом деле целую войну затеяли, — заметил Селин. — Может, они по-настоящему полезли?

— По-настоящему начнется не с винтовочной стрельбы, — отозвался Бурлов. — Занятия закончим, товарищи. Получайте ужин и по местам, — приказал он.

Младшие командиры без обычного оживления направились в землянки.

— Товарищ старшин политрук, а почему нельзя послать туда наших бойцов? — робко спросила Сергеева. — Их же там могут убить.

— Идите-ка, Валя, к себе. К утру все станет известно. Там крепкий народ, и все должно кончиться хорошо, — ответил Бурлов.