У черта на куличках
Шрифт:
– Морщины.
– Ты издеваешься, что ли? – Колдун очертил подбородок тыльной стороной ладони, стирая лишнюю влагу.
– Ты стареешь, неужели ты не видишь? Ты же стареешь.
– Может, мне намазать лицо маслом, как женщине?
– Это совсем не смешно! Ты теперь можешь умереть.
– Что за бред? – Рае откинул полотенце, которым вытер лицо, на плечо.
– Я принес тебе бабочку, мы нашли ее с Эркой в Заводи. Она не шевелилась у меня под пальцами, я не смог ее разбудить.
–
– Я просто хотел показать ее тебе, – смутился змей.
– Негусто же от нее осталось. Тебе нужно лучше себя контролировать.
– Ты не шевелился под этим проклятым одеялом.
– Боишься, что я умру?
Шего не ответил.
– У меня есть еще время. И тебе не придется отправляться за мной, когда это время закончится, и забудь об этом.
– Не придется? И как ты сможешь их остановить?
– Я жив, ты тоже, к чему эти вопросы?
– Ни к чему. У тебя лицо обожжено, принесу мазь.
– Не стоит, и так затянется.
Но змей уже вышел за дверь.
К утру дождь успокоился, серая пыль наползла в дом вместо света, в ее мутном мареве всё внутри казалось еще более уродливым и унылым. Крола встал первым, тем более что никакого отдыха ему всё равно не перепало. Спать на сундуке – только маяться, прожариваясь на томительном вертеле бессонницы, изредка проваливаясь в хлипкие топи забвения.
На рассвете провидец осторожно сполз со своего лежака и попытался было распрямиться, он кряхтел, силясь вернуть остов телу, и тихонько присвистывал, затягивая воздух сквозь зубы, – этот болезненный звук мешался в нем с проклятиями в адрес Чертовой развалюхи, что в равной степени относилось и к сундуку, и к дому, и к самому Кроле – в конце концов, провидец проиграл в борьбе с собственным телом за прямую спину и присел отдышаться на краешек стула.
Шего всё еще спал. Его располосованная сажей пятка светлела в печи, как бельмо на глазу. Ночью провидец даже испугался, решив, что змей удрал куда-то, как заяц: в комнате его не было, в доме тоже. Крола выкрикивал его имя, пока Шего не промычал в ответ что-то непонятное – звук шел из печи, где забравшийся к углям змей спал тише, чем язык в горле у мертвого колокола.
Отдышавшись, Крола попробовал вытянуться еще раз, прижал к боку ладонь, вправляя изгиб, наконец распрямился, поднялся со стула и вышел из комнаты. Плаксивый скрип половиц преследовал его по всему дому. Он открыл дверь, отсыревшее дерево которой как будто приклеило к пальцам мокрый плешивый бархат. Провидец брезгливо вытер грязь о край рубашки, усмехнувшись самому себе: с волками жить – по-волчьи выть. На улице он в два шага угодил в грязь, нога лихо проехалась по жиже, и Крола едва не упал, выписав в воздухе чудо-кульбит, – он вцепился в колышек на гнилом заборе и повис на нем всей своей тяжестью, обрушив в результате и клочок изгороди, и себя самого на землю. Спина треснула пополам, а несколько крупных густых капель грязи брызнули в лицо. Крола опустил лоб на забор и так и застыл, как на плоту посреди океана. Чужие шаги заставили его вцепиться в колья, но, как он ни барахтался, не сумел подняться. Новое нервное напряжение сковало его.
– Слепцу неловкость простительна. – Насмешка упала на спину мягче, чем кленовый лист.
– Фу ты, Черт… – Крола с облегчением уткнулся лбом в промежуток между подернутыми мхом досками – к следам на лице у него прибавилось. – Напугал почем зря! Как ты умудряешься прыгать, когда в доме нет ямщика? Никогда этого не понимал, – выдохнул он и вновь завозился на досках. Рае протянул ему руку и помог подняться
– Благодарю покорно, – съязвил провидец, отирая грязь с живота. – Отвесить бы тебе поклон, да ночь на сундуке меня доконала. – Он поднял глаза на колдуна, и кривая улыбка сползла у него с лица. – Что случилось? – Тут только он рассмотрел Рае. – Ты похож на моль, что вот-вот подохнет.
Темные полосы морщин на лбу колдуна и пятна теней вокруг его глаз были такими темными, словно их краской нарисовали, на разодранном кончике уха раздавленной ягодой запеклась кровь, а левая рука, казалось, вообще не действовала. Но Рае только покачал головой.
– Всё так, как ты видел.
Шего открыл глаза в каменную темноту, спросонья не понимая, где это он, потом потянулся взглядом за светом и вспомнил, что спит в чужом доме. Он чуть приподнялся на локте, разглядывая кусочек комнаты и своих ног в кирпичный полукруг печи, обнесенный траурным бархатом сажи, и позвал Рае – никто ему не ответил.
Змей выбрался из своего укрытия, пачкая кожу об остывшие угли, спустил ноги на пол, что был словно отлит изо льда, и зябко поежился, грея одну ступню о другую. К колену и выше по его ногам тянулись черные полосы и разводы. Змей осмотрел себя, словно наряженного в тигровую шкуру угольных росчерков, провел ладонью по испачканному предплечью, растирая грязь, а затем покрыл огнем всё свое тело, и пламя, переливаясь на коже, как золотой пушок волосков на ярком свету, очистило ее, но не дало тепла. Шего подхватил сброшенные на стул вещи – от внезапного облегчения тот угрожающе накренился – змей поддержал его пальцами правой ноги и, легко покачиваясь на весу вместе со стулом, перебрал охапку перекрученных тряпок, откинул обратно плащ и рубашку и, аккуратно опустив и свою ногу, и ножку стула на пол, стал натягивать на себя штаны.
Столько всегда мучений ему доставляли проклятые пуговицы. Хорошо хоть Рае согласился на рубашку без этих плоских костяшек, и Рэда сшила ему сначала черную, а потом и серую робу. Но вот штаны…
– Ты не будешь ходить в детских ползунках всю жизнь! – отчитывал его колдун, выдернув из рук змея ветхие старые «ползунки», которые тут же бросил в огонь.
– Ну давай посмотрим, как эти дурацкие пуговицы сделают меня взрослым! – прошипел Шего, схватив новые штаны.
Он сердито размахивал ими по дороге к себе, а наверху хлопнул дверью – та отдачей открылась – и зашвырнул обновку, что скомкал в руках, в угол.
Рэда звала его к ужину, крича на весь дом, потом звала у самой двери, тихо прося одуматься:
– Да что вы опять не поделили?
И еще звала, но Шего не откликался.
Он сидел на кровати, пытаясь застегнуть пуговицы на проклятущих штанах (когти мешали ему попадать в петли), он справился с двумя и, когда излишком стараний оторвал третью, откинулся на прошлогодний матрас, который ему самому пришлось сшить и набить соломой, после того, как он сжег всё вокруг от злости на Рае. Тогда он лежал на полу в серебре золы, черноте копоти, в тихом гробу и дымном омуте опустевшей комнаты, а утром Рае так странно смотрел на него, так странно… а потом приказал вычистить всё по-человечески и самому делать койку. И вот теперь Шего снова лежал злой и одинокий в темноте своей конуры, разглядывая замазанный глиной потолок, облизывая огнем мелкие бугорки и трещинки свода, и даже как будто успокаивался, покоряясь свой судьбе, но Рае открыл дверь в его комнату и встал на пороге, не говоря ни слова. Первым, как всегда, не выдержал Шего, он поднялся с постели, подобрал с пола вырванную с хвостом ниток пуговицу и вручил ее колдуну.