У чужих людей

Сегал Лора

На самом верху, возле двери в мою комнату, я увидела веник и совок для мусора. Энни была в комнате, но уборкой не занималась. Она стояла возле моего туалетного столика и ела мой шоколад. Я услышала легкий шорох: это она не спеша нащупывала пальцем очередную конфету в коробке, которую мама подложила мне в чемодан. Наблюдая, как Энни достает шоколадку и кладет в рот, я не смела дохнуть из страха, что она обернется и поймет, что я все видела. Сердце в груди гулко колотилось, я на цыпочках отступила от двери. Как же теперь смотреть ей в лицо? И что сказать при встрече? Я крадучись спустилась вниз.

Из гостиной послышался счастливый ребячий визг. Я открыла дверь и, поколебавшись, вошла. Одна из замужних

дочерей приехала навестить родителей. Ее сынишка весело кружил по комнате.

— А вот и Лора, — сказала миссис Левин. — Смотри, Лора, кто приехал с тобой поиграть. Наш Бобби.

Она подхватила малыша, стала его тискать и обнимать, приговаривая, что готова его съесть.

— Ой, мама! — недовольно воскликнула Сара. — Ты его испортишь.

— Познакомься с девочкой, Бобби, — сказала миссис Левин. — Дай ей ручку.

Но Бобби вырвался из бабушкиных объятий, проскользнул мимо матери с тетей Сарой и возобновил свое увлекательное кружение, сопровождая его звуками, напоминавшими рев самолета. На меня он даже не взглянул.

У малыша Бобби были бездонные глаза жителя гетто — казалось, в них отражается вся история мелких торгашей и неисправимых мечтателей. А щечки нежные, пухлые. В жизни не видела ребенка чудеснее, думала я. Меня тянуло к нему, как магнитом.

Оказалось, не только меня, но и его дедушку. Дядя Рубен усердно манил малыша крючковатым пальцем, протягивая серебряный шиллинг. Бобби на бегу схватил монету, словно эстафетную палочку, и помчался дальше; он и не заметил, что дедушка подмигнул ему и заговорщически приложил к губам палец.

— Ну-ка, скажи дедушке спасибо и подойди ко мне, — скомандовала его мать. — Иди сюда, слышишь? Я уберу твой шиллинг в кошелек, а то ты его потеряешь. Возьми его за руку и веди сюда. — обратилась она ко мне.

Я с готовностью протянула Бобби руку, но он увернулся и с воплем понесся дальше. Я побежала было за ним, но тут же почувствовала, что выгляжу нелепо, и замерла на месте: он-то маленький, а мне так бегать уже не годится. Хотелось просто стоять и по-взрослому, с улыбкой, наблюдать за малышом, но как это делается, я не знала. Застеснявшись, я терла висок и жалела, что рядом нет скамеечки для ног, на которой можно было бы свернуться клубочком. Скамеечка стояла по другую сторону камина, а о том, чтобы идти к ней на виду у всех, невозможно было даже помыслить.

Тем временем речь зашла обо мне.

— Ее основные занятия — либо писать письма домой, либо просто болтаться без толку, — жаловалась замужней дочке миссис Левин. — Я ей втолковываю, что нужно найти себе дело. Надо радоваться тому, что она живет у нас, но она даже и не пытается.

— Мама, оставь ее в покое, — сказала Сара.

— Да радуюсь я, радуюсь, — вставила я.

— Тогда чего ж ты целыми днями хандришь? — спросила миссис Левин, глядя на меня сквозь очки.

— Я не хандрю, — возразила я. На самом деле я не очень-то понимала значение слова «хандрить». Прожив в доме первые несколько дней, я разучилась плакать, как только мне вздумается, а теперь желание лить слезы вообще пропало. Часто, когда мы с Энни давились от смеха в кухне, меня внезапно охватывал ужас: какая же я, выходит, бессердечная, веселюсь себе, а про родителей за несколько часов и не вспомнила. Поначалу я даже бегала к зеркалу, чтобы понять, какой меня видит миссис Левин.

— Хандришь постоянно, — сказала она.

Маленький Бобби, обожавший быть центром внимания, приник к бабушкиным коленям и стал тыкать шиллингом ей в подбородок:

— Баба, смотри, что у меня есть! Баба-а-а-а!

— Я не хандрю, — повторила я. — Просто мне нравится сидеть у огня.

— На все готов ответ, — проронила миссис Левин. — В жизни не видела такой спорщицы. Думаешь, мне удается выпроводить ее на улицу подышать воздухом?

—

Баба, смотри! — требовал Бобби. — Смотри, что я умею!

Он откинул голову назад и положил шиллинг себе на лоб.

— Ах, ты, бубеле [21] ! — воскликнула миссис Левин и, сжав его лицо, поцеловала в губы.

— Я пойду, — сказала я. — Прогуляюсь немножко.

— Прямо сейчас? — удивилась миссис Левин. — С Энни, что ли?

Я вспомнила про Энни и шоколад и залилась краской. Но выхода не было, я сказала «да». И почти обрадовалась: я была зла на Энни.

Не буду с ней разговаривать, решила я. Мы вошли в парк. Я уже точно знала, что Энни плохая, и в знак разлада вынула у нее руку. Время от времени я со смятением и страхом поглядывала на эту новую Энни, воровавшую у меня конфеты, но она шагала себе рядом, расправив плечи и вздернув нос. Я принялась пинать ногами мелкие камешки; Энни хранила молчание. Освободившаяся рука мне почему-то мешала. Я сунула ее в карман, но там ей было как-то неловко, и я ее вынула. Спустя недолгое время я протянула руку Энни, она взяла и стала размахивать нашими руками в такт шагам. Я помогала ей махать еще выше.

21

Здесь: золотко мое (идиш).

— Знаешь, там, откуда я приехала, евреям не разрешают гулять в парках, — сказала я, ожидая бурной реакции.

— Надо же, — проронила Энни, не сбавляя шага.

— А знаешь, что я хочу сделать с моими деньгами? Я их коплю на то время, когда сюда приедут мои родители.

— Сколько у тебя набралось? — спросила Энни.

— Три шиллинга. Каждое воскресенье дядя Рубен дарит мне шестипенсовик. Бобби он дает целый шиллинг, а Бобби ему даже спасибо не говорит, — противным голосом добавила я. — Бурлившая в груди злость искала выхода. На Энни ее обрушить не удалось, и я нашла другую, более подходящую мишень. — Балованный мальчишка. Только и умеет, что кружить по комнате и шуметь. Он еще совсем маленький, да, Энни? Наверняка даже понятия не имеет, что делать с деньгами.

— Уж что-что, а денежки всегда пригодятся, — невозмутимо заметила Энни.

В тот же вечер Энни постучала в дверь моей спальни. «Можно войти?» — спросила она и стала у порога. Непривычно нарядная, в темно-синем форменном платье с красным воротничком и шляпке с красной лентой, она казалась незнакомой.

Я была рада-радешенька, что она пришла ко мне в таком шикарном туалете.

— Куда это ты разоделась? — спросила я, чтобы завести разговор.

— Сегодня собрание нашей Армии спасения [22] , — объяснила Энни. — Сначала играет оркестр, мы поем гимны и другие священные песнопения, а потом собираем деньги на еду бедным людям и несем им Слово Божие.

22

Армия спасения — религиозная благотворительная организация; основана в 1665 г.

Я слушала с умным видом. Никогда прежде Энни не говорила со мной такими длинными фразами. Я была польщена. Она даже подошла и присела на краешек кровати.

— Правда, я еще не решила, идти на собрание или нет, потому что у меня нет денег на пожертвование. Ума не приложу, как тут быть.

Энни опустила глаза на свои безукоризненно начищенные туфли и рукой в черной перчатке смахнула с них пыль.

На ней еще и черные чулки, рассеянно отметила я. В голове закопошилась необычная мысль, до того ошеломительная, что у меня перед глазами все поплыло. Чувствуя, что заливаюсь краской, я сказала: