У чужих людей

Сегал Лора

— По-моему, через два года, — говорила я.

— Через пять лет, — предполагала в ответ Рената.

— Ладно, — говорила я, — тогда мои — через шесть лет.

— Твой ответ не считается, — протестовала она, — ты уже сказала свой вариант.

— А мне все равно, — заявляла я. — Зато я знаю один секрет.

— Какой?

И я рассказала ей, что случайно подслушала разговор миссис Левин со старшей дочерью: по ее словам, миссис Розен призналась, что не представляет, как ей быть с Хеленой, ведь ее родители погибли.

— Ой, значит, она теперь сирота, — сделала вывод Рената.

Так мы с ней секретничали, и я спросила, не хочет ли она стать моей лучшей подружкой вместо Хелены; Рената

сразу согласилась.

Тем не менее, я с любопытством посматривала на Хелену, ведь она стала сиротой. Глядя прямо перед собой, она неподвижно стояла посреди школьного двора, по-прежнему одетая в теплое пальтишко и заячью шапку, с завязками под подбородком. По ее виду никак нельзя было предположить, что у нее умерли родители. Я попыталась себе представить, что мои родители тоже умерли, но едва я начинала думать про отца, как тут же мысленно видела его высоко над землей, на чем-то вроде телеграфного столба; смешно болтая руками и ногами, извиваясь всем телом, он силится освободиться от пут и спуститься на землю. Означает ли это, что он умер? — думала я и пыталась вообразить, как он все же сходит со столба, но картинка все время расплывалась, и я переключалась на маму, но — вжик, и вот она уже тоже на столбе и не может спуститься, пока я от нее не отвлекусь. До выходных я непрестанно боролась с собой, заставляя себя не думать о родителях, чтобы они по-прежнему твердо стояли на земле. Миссис Левин заметила, что со мной творится неладное — то я трясу головой, то пересаживаюсь со стула на стул, то ныряю под стол, и забеспокоилась всерьез.

— Ради всего святого, — говорила она, — неужели ты не можешь хотя бы минутку посидеть спокойно? Никогда не видела такого егозливого ребенка.

В субботу ко мне пришла Рената. Я повела ее в столовую, и мы стали играть в дочки-матери. Залезли под обеденный стол, огородив свое уютное гнездышко частоколом из ножек придвинутых к столу стульев. Рената заявила, что она будет матерью, а я — дочкой. Мне рисовалась обратная картина, но Рената сразу стала командовать мной, хотя я сама мечтала верховодить в нашей игре. Вдобавок она тараторила чересчур быстро и двигалась чересчур резко… Словом, все пошло не так, как надо, и я пожалела, что нет со мной под столом Хелены — та беспрекословно меня слушалась.

Прошло несколько месяцев. Мы с Ренатой играли в разные игры и крепко сдружились. В конце концов я выиграла у нее полтора года. Чтобы избавить меня от мучительно долгого ожидания и, не дай Бог, горького разочарования, взрослые сговорились помалкивать о том, что в день моего рождения к нам собрались приехать мои родители.

Наступил март, и однажды меня прямо с урока вызвали к директору. У него сидела миссис Левин, и оба они очень по-доброму смотрели на меня. Миссис Левин велела мне идти за пальто. Дома тебя ждет сюрприз, сказала она.

— Родители приехали! — выпалила я.

— Ничего себе, — удивилась миссис Левин. — Неужели ты не рада, чудачка ты этакая?

— Конечно, рада, — ответила я, хотя на самом деле была поглощена совершенно новым чувством внезапного освобождения: грудь расправилась, голова прояснела, с плеч свалился тяжкий груз, который, надо понимать, все время давил на меня, а я об этом и не подозревала. Такое же чувство испытываешь, когда проходит наконец приступ тошноты или мучительная судорога и тело заново ощущает свою силу. Я стояла, упиваясь покоем, и дышала полной грудью.

— С детьми никогда не поймешь, — говорила директору миссис Левин. — Она ведь только и делает, что хандрит да пишет письма домой, а сейчас вроде даже и не рада.

— Я очень рада, — возразила я и принялась прыгать на месте, хотя больше всего мне хотелось спокойно наслаждаться чувством невероятного облегчения. Но нельзя же было позволить

миссис Левин даже думать, что новость не обрадовала и не взволнована меня; пока мы ехали на такси домой, пришлось всю дорогу прыгать на сиденье.

А дома, в гостиной, перед камином сидели мои мама с папой. Я обнимала их, улыбалась во весь рот и снова обнимала. Затем повела наверх, в мою комнату, потом с гордостью представила их хозяевам, с неменьшей гордостью демонстрировала родителям свои дружеские отношения с семейством Левин, а позже на мой день рожденья стали собираться дети и дарить мне подарки. Захлопали хлопушки. Каждый ребенок получил яркий бумажный колпак и тарелку с угощеньем: крошечными пирожными и фруктовым желе. Я скакала и прыгала, бегала и болтала без умолку, но ни на секунду не забывала, что здесь, совсем рядом, — мама. И не верила этому счастью. Она же, словно влюбленная девушка, не сводила с меня глаз, они казались особенно огромными от непролитых страдальческих слез и от внезапного счастья видеть меня.

Потом пришли соседи — посмотреть на родителей маленькой беженки. Женщины говорили с мамой на идише. Она с улыбкой пыталась втолковать им на своем убогом школьном английском, что не знает идиша, но те ей не верили и, для пущей доходчивости, начинали говорить громче. Она просила помощи у отца, главного языковеда в нашей семье, но он ошеломленно молчал. Я силюсь вспомнить, проявил ли он себя как-то в доме Левинов, и явственно вижу, как он сидит в одном и том же кресле, вставая, как только встает жена, и если открывает рот, то лишь для того, чтобы повторить ее слова. Стоило мне подойти к нему и поцеловать, как у него мучительно кривилось лицо и он начинал плакать.

Вечером, когда все ушли, мама открыла чемодан. Она привезла из дома кое-какие мои вещички, в том числе куклу Герду. Во лбу у куклы зияла дырка: на германской границе таможенники, искавшие контрабанду, проткнули ей голову. Отдельная коробка конфет предназначалась моей маленькой подружке Хелене Рубичек.

— А-а, ей, — протянула я. — Она теперь даже в школу не ходит.

— Это верно, — вставила миссис Левин. — Миссис Розен уже не могла держать ее у себя. Девочка сейчас у других людей.

— И где она? — спросила я, недовольно хмурясь, потому что у меня перед глазами мгновенно возникла картинка: малышка Хелена беспомощно дергается на столбе между небом и землей.

— Сейчас не припомню, — ответила миссис Левин, — кажется, ее отправили в другой город.

И я выкинула Хелену из головы.

* * *

Мои родители прожили у Левинов три дня, а на четвертое утро уехали на юг, где их ждала первая работа в английском доме. Мистер Левин отвез их на вокзал. Помню, как они, уже в пальто, стояли у входной двери.

— Иди же, попрощайся как следует с папой и мамой, — позвала меня миссис Левин, но я как сидела на ступеньке посреди лестницы, так и не двинулась с места. Я не соображала, что делать с собой: обвив рукой перила, мотала головой в разные стороны.

В Ливерпуле я прожила до лета. Мне кажется, что в эмоциональном плане после приезда родителей жить в доме Левинов мне стало гораздо легче. Я мало что могу вспомнить.

Энни напрочь забыла про полкроны, которые получила от меня взаймы. Я внимательно наблюдала за ней. Она непринужденно и беспечно болтала со мной, весело смеялась, а о том, что должна мне два шиллинга и шесть пенсов, явно и думать забыла. Напомнить ей у меня не хватало духу, но я не переставала надеяться, что однажды она вспомнит про долг и вернет деньги. В моем сознании эта надежда навсегда слилась с образом Энни, наряду с забавно вздернутым носом и теплой хваткой ладонью, которая мотала моей рукой во время наших прогулок по парку. Энни мне нравилась, несмотря ни на что.