У чужих людей

Сегал Лора

* * *

В четверг утром родители встретили меня в Лондоне на Паддингтонском вокзале. Мы пообедали там же в ресторане и несколько часов с удовольствием разглядывали витрины магазинов. Потом встретились с тетей Труди и дядей Гансом, они повели нас в «Лайонз Корнер-хаус» [26] пить кофе и слушать музыку, после чего мы сели на поезд, отходивший в пять пятнадцать, и в начале седьмого уже были в Иллфорде.

Я вошла в кухню и с любопытством огляделась. Кухня большая, пол выложен красным кирпичом. Стены оклеены ярко-зелеными

обоями. В черной плите пылает огонь.

26

«Лайонз Корнер-хаус» — старинный лондонский ресторан.

Застелив кухонный стол скатертью, мама достала свежий хлеб, разную европейскую выпечку и Knackwurst, раздобытые в Лондоне. Потом нарезала хлеб, сделала аппетитные бутерброды и стала меня угощать.

— Давай-давай, ешь, — подбодрил меня отец.

Они сидели, не сводя с меня глаз. Вдруг в тишине раздался пронзительный звонок. Я заметила, что мамин взгляд метнулся к стене над дверью; там висела застекленная коробка с тремя рядами круглых отверстий, по три в каждом ряду. Из всех отверстий торчали красные язычки, под которыми значилось:

ГЛАВН. СП-НЯ ЮЖ. СП-НЯ ВОСТОЧ. СП-НЯ

ЗАПАД. СП-НЯ ГОСТЕВАЯ К. КЛАССН. К.

СТОЛОВАЯ ГОСТИНАЯ БИБЛИОТЕКА

Язычок гостиной неистово дергался.

Мама встала, подозвала меня к себе, торопливо провела гребнем по моим волосам, поправила воротничок моего хлопчатобумажного платья.

— Это звонит миссис Уиллоби. Мне хочется, чтобы ты выглядела хорошо. Не забудь поблагодарить ее за то, что она разрешила тебе приехать и пожить с нами.

По выложенному каменными плитами коридору мы дошли до затянутой сукном двери; она бесшумно затворилась за нами. В крытом ковром парадном холле было тихо. Одна дверь стояла нараспашку. В гостиной царил идеальный порядок; свет был мягкий, приглушенный. В глубоком кресле сидела худая дама в цветастом платье.

— Миссис Грозманн, — сказала она, — мне кажется, сейчас чуточку похолодало. Вот я и подумала, не разжечь ли нам камин.

— Сию минуту разожгу, — сказала мама. — Миссис Уиллоби, это моя Лора.

— Здравствуй, как поживаешь? — сказала дама, и я увидела синие-пресиние глаза, те самые, о которых писала моя мать. Комната была полна цветов. На пушистом ковре стояли обитые узорчатой тканью стулья с изящно выгнутыми ножками.

— Очень хорошо, благодарю вас, — ответила я.

Мама чиркнула спичкой и нагнулась к кучке аккуратно напиленных веток. По полированному дереву каминной полки заплясали алые отблески пламени.

— Из Ливерпуля я ехала одна, — сообщила я. — Правда, охраннику багажного вагона поручили за мной приглядывать.

— Вот и хорошо, — отозвалась миссис Уиллоби и предупредила маму, что мисс Элизабет осталась в Лондоне, поэтому ужин надо накрыть на троих.

Я глянула на маму и сказала:

— Спасибо вам за приглашение.

— Я очень рада, что ты смогла приехать, — сказала миссис Уиллоби.

Когда мы вернулись в кухню, мама убрала со стола и скомандовала:

— Теперь первым делом сядь и напиши письмо Левинам.

— Можно завтра?

— Сию минуту, — отрезала мама. — Ты же не хочешь, чтобы они решили: вот, не успела она встретиться с родителями, как разом забыла все, что мы

для нее сделали. Ты же не хочешь прослыть неблагодарной, верно?

Я не была неблагодарной. Порой меня охватывали глубокие чувства. (Помню, как в первую пятницу после приезда, когда, как положено у правоверных евреев, в доме миссис Левин зажгли свечи, я, незнакомая с этим ритуалом, поразилась тому, что вообще там нахожусь. Мне показалось чудом, что семейство приняло меня, чужую и конфузливую девочку, как родную. Я была тронута до слез, чем только вызвала раздражение у миссис Левин. Что теперь не так? — донимала она меня, а я не сумела ей объяснить.) Но в этот вечер меня занимало совсем другое.

— Можно мне пойти посмотреть на курочек?

— Как только напишешь письмо, — сказала мама.

Я ёрзала на стуле, тяжко вздыхала, ныла, что не знаю, о чем писать, что-то строчила, ставила кляксы и плакала оттого, что придется все начинать заново. Так прошел первый вечер.

Наутро мы с отцом сели в кухне завтракать, а мама тем временем приводила в порядок столовую, мыла посуду, убирала на место щетки, совок и мастику. Отец позвал меня кормить кур, но я решила пойти с мамой — она собралась, по ее выражению, «навести лоск» в гостиной. Парадная часть дома мне нравилась.

В гостиной никого, кроме нас, не было. Я подошла к эркерному окну; из него открывался вид на лужайку, за ней сквозь рядок тернослива вдали круглились холмы. На инкрустированном столике стояла огромная ваза с розами. Я опустилась на колени, чтобы полюбоваться своим золотисто-зеленым отражением в ее бронзовом боку: лицо неестественно вытянулось, посреди торчал исполинский нос.

— Смотри не трогай цветы, — сказала мама. Стоя на коленях, она выгребала из камина золу.

Я на цыпочках прошла по ковру, зарылась лицом в букет душистого горошка и в лакированной крышке рояля увидела красивое, в пастельных тонах наше отражение — мое и горошка.

— Не трогай рояль, — предупредила мама, обметая каминную полку.

Я села в кресло миссис Уиллоби, задрала вверх ноги, чтобы не мешать маме пылесосить, и стала водить пальцами по узорчатому шелку и деревянной резьбе, воображая себя младшей дочерью миссис Уиллоби.

— Можно позвонить в колокольчик, которым вызывают слуг?

Конечно, нет, отрезала мама и предложила мне сходить в сад поискать отца, но я сказала, что хочу пойти с ней наверх.

Поднявшись в спальню мистера и миссис Уиллоби, я стала из окна наблюдать за отцом. Он открыл калитку и вышел на луговину. К нему тут же сбежалось несметное множество кур. Истерически хлопая крыльями, обезумевшие от счастья хохлатки облепили его ноги. Отец ступал осторожно, приподняв руку с ведерком, а другой рукой бережно отстраняя птиц.

— Вон он, — сказала я.

Мама застилала постель.

— Кто?

— Папа.

Мама подошла ко мне, глянула и заулыбалась.

— А почему он никогда не вскакивает, когда звенит звонок?

— Потому что всегда вскакиваю я… Я знаю, что им нужно. Лора, детка! Нам с тобой надо поговорить.

Я чувствовала на себе ее взгляд, но разговаривать не хотела. Я знала, на чьей я стороне.

— Пойми, прошу тебя: работа мне не в тягость. Я не люблю сидеть без дела, мне нравится работать. Правда-правда. А папа — человек не очень сильный.