У чужих людей

Сегал Лора

Пауль укладывал вещи в чемодан, когда в комнату вошел Отто.

— Шарлатан чертов, а не врач! — сказал Отто и заплакал.

Пауль взял листок бумаги и провел линию — первую в его воображаемой диаграмме.

— Тут не ошибка в диагнозе или неправильное лечение, все куда сложнее, — сказал он. — Я знаю. Я ведь когда-то изучал медицину. Слышал, как врачи говорили: «Если только случится вот это…» — и Пауль начертил другую линию, пересекающую временную прямую, — «прежде чем случится это…» — и он продлил вторую линию, — «за эти пять минут я смогу спасти жизнь…».

— Нечего его защищать! — возмутился Отто. — Я принес тебе кофе.

— Спасибо, не надо, — сказал Пауль.

— Выпей хоть немножко, — попросил Отто с таким отчаянием на лице,

что Пауль смягчился:

— Давай вместе выпьем кофе. На умывальнике два стакана.

Отто прожил у Пауля неделю — днем занимался делами, к ночи возвращался с кучей новостей о том, что происходит в Сосуа. Фрау Хальсманн ушла от мужа и переехала в Батей. В новой группе иммигрантов, прибывших из Люксембурга, есть женщина, ее зовут Сара Ханкель, так ее чуть было не сняли с парохода, потому что в эмиграционной анкете, в графе «профессия» она написала «проститутка» и чиновник заставил ее порвать анкету и заполнить все заново. Двое мужчин сбежали из концентрационных лагерей, и Отто пересказал Паулю их истории — тогда они были в новинку. На следующее утро Пауль опять пошел к Зоммерфелду просить визы для родителей и без колебаний прибег к шантажу, используя недавнюю семейную трагедию в качестве аргумента.

Известие о смерти молодой жены Пауля пришло и к нам в Англию. В ту пору неудовлетворенной молодости и любовных грез оно меня потрясло. У Пауля была настоящая любовь, но он ее потерял, и это повергло меня в такой ужас, что прошло несколько лет, прежде чем я решилась ему написать.

В ответ я получила поразительное послание. Пауль опять писал в третьем лице, словно о ком-то постороннем, «о двух людях, которые, когда мир полетел в тартарары, укрылись в своем коконе, сплетенном из любовной страсти и мечтаний первопроходцев, настолько далеком от реальности, что даже им самим было трудно в него поверить. Когда этот этап жизни окончился, к Паулю вернулся холодный рассудок, но душа его онемела. Он понимал, что должен жить, потому что родители все еще в Вене и без его помощи они погибнут; следовательно, он обязан безостановочно донимать местных чиновников Ассоциации просьбами и жалобами, и такая канитель может тянуться долго. Холодным умом он понимал все, но сердце его окаменело».

Мои бабушка с дедушкой все же добрались до Сосуа, но лишь в сентябре следующего года. Бабушку — к тому времени уже совершенно больную — спустили на берег на носилках. Пауль раздобыл в конторе подушку, чтобы страдавшая бессонницей бабушка могла сидеть по ночам. Он массировал ей ступни, три раза в день приносил из общей столовой еду, но бабушка, замечательная и очень привередливая кулинарка, есть ее не могла. Она не сомневалась, что сына стали мучить частые расстройства желудка только потому, что в столовой готовили на оливковом масле. Видя, что ему с родителями совершенно необходим свой дом, Пауль стряхнул с себя апатию, в которой пребывал последний год, и заново собрал распавшуюся группу Штайнера. После того как Рената и Отто поженились, Михель откололся от группы, но вместо него к группе присоединился старший брат Михеля Роберт, жаждавший выйти из многолюдного сообщества «швейцарцев».

Бабушка была категорически против этой затеи.

— Да какой из Пауля фермер? У него же с детства все из рук валится. И потом, сами поглядите, у него просто-напросто силенок не хватит.

— Мамочка, у меня всю жизнь вид человека, который вот-вот умрет с голоду. Зато чувствую я себя уже много лучше.

— Нам надо переехать и город и открыть лавочку, вроде той, что мы держали в Фишабенде, — заявила бабушка.

— Нет, — отрезал Пауль. — Нет, нет и нет. Никаких лавочек.

Переговорив с Зоммерфелдом, члены группы пришли в полное отчаяние. После вступления Америки в войну строительство в Сосуа фактически прекратилось из-за нехватки средств и любых строительных материалов. Пауль и дедушка пошли работать на склад Ассоциации. Оправившись от своих недугов, бабушка поссорилась с Ренатой и перестала разговаривать с фрау Хальсманн,

у которой завязался роман с одним парнем из холостяцкого барака, на одиннадцать лет моложе ее. Лишь к весне 1944 года в Феррокарриле закончили строить ферму, которую и предложили группе Штайнера.

Где-то к середине войны Сосуа развился настолько, что стал вносить свой вклад в экономику страны. Переселенцы начали собирать приличные урожаи, за местный скот — потомков племенного быка мистера Лангли — давали на рынке высокие цены, и без того взлетевшие из-за естественной для военного времени нехватки продовольствия. После того как Фарбер завез в местный магазин (он уже стал в нем управляющим) партию черепаховых звезд Давида и наказал своей новой жене-доминиканке надевать звезду, отправляясь в гости, брошки пошли «на ура». А его прежний партнер по черепаховому бизнесу не знал, куда девать груды крестиков, которые он надеялся с прибылью продавать туземцам. На какое-то время дельцы даже перестали разговаривать друг с другом. Молочный кооператив, открытый в порядке эксперимента, начал приносить прибыль всем, кроме бабушки: ей запретили торговать сливочным маслом и творогом, которые она делала у себя на кухне. И когда она приходила в кафе Бокманна — где теперь подавали горячие обеды по-венски и даже завели кегельбан с одной дорожкой, — она усаживалась за угловой столик и ни с кем не разговаривала.

В разгар всеобщего процветания фермерское товарищество Штайнера первое время испытывало большие трудности. Баклажаны, посаженные Паулем, не уродились — при соприкосновении с землей буквально все плоды загнивали.

— У меня руки не оттуда растут, в этом, видимо, все дело, — говорил Пауль. — Ладно, в другой раз попробую посадить их на месяц раньше и собрать урожай до сезона дождей, а один угол засажу так же, как в этом году, — для сравнения. Тогда плоды избегнут соприкосновения с влажной почвой, если, конечно, дожди не польют на месяц раньше и не вмешаются какие-то иные, пока неизвестные факторы. Ничего, займусь этим в свободное время.

— Ты бы лучше посидел немножко в свободное время, — заметила бабушка.

— Садиться опасаюсь. Вдруг не захочу больше вставать, — отшутился Пауль.

Но силы у него убывали. Жару он воспринимал как неотступную кару. Что бы он ни сделал, всегда оставался недоволен результатом и принуждал себя начинать все заново.

Второй урожай был уже не так плох, тем не менее ферме пришлось просить у Ассоциации существенную дополнительную ссуду, и здоровье Пауля резко пошатнулось. Бабушка выхаживала его, готовила ему и убеждала открыть в городе магазинчик.

Война окончилась. Гитлер сдох. Рената уговорила Отто вернуться в Батей, перекупить концессию на грузовые перевозки и вывозить на городские рынки продукцию местного молочного кооператива, а также сосиски с возникшего в Сосуа частного заводика. Роберт Браунер, мечтавший взять ферму Штайнера в свои руки, выкупил у Пауля его долю, и Пауль открыл в Сантьяго магазинчик.

Помню, мы с Паулем как-то бродили по Сантьяго и говорили об Илзе. Ни он, ни я не упоминали ее имени. Что предпочтительней для человека, страдающего от недавней потери любимой, — чтобы окружающие оставили его в покое или окружили заботой и вниманием, спросила я. Чтобы оставили в покое, ответил Пауль, но ему лично очень помогло, что рядом был Отто.

— Хотя меня раздражало, что он постоянно под боком, это все-таки отвлекало: я вынужден был с ним разговаривать и уже не мог думать только о своей потере.

Недавно ему на ум пришли три строчки стиха, признался он.

— Я точно знаю, что они про мою бедную жену:

Ты — словно луч луны при свете дня, Невидима, но различима, Застывшим сердцем уже не любима.

Как это на меня похоже — сочинить три первых строчки и не знать, что с ними делать дальше, — добавил он.