У чужих людей

Сегал Лора

Бабушка вознамерилась перемыть косточки своим семерым сестрам на предмет домовитости, но Отто предстояло еще часов пять объезжать городские рынки. Когда его уже и след простыл, бабушка все еще сидела за столом, на ее губах играла прелестная, но ядовитая улыбочка.

— Пауль, милый, ты можешь припомнить хоть одного из наших знакомых в Сосуа, которому я не плюнула в душу?

За ужином я затеяла спор с бабушкой и повздорила с Паулем. Бабушка послала меня выключить свет в кухне.

— Но мы же через десять минут понесем туда грязную посуду, — возразила я.

— Ничего, можно снова включить, — сказала бабушка. — Зачем нам кормить электрическую компанию, она и так богатая.

— И сколько же, по-твоему, за десять минут нагорит от одной лампочки на семьдесят

пять ватт? — спросила я и увидела, что лицо Пауля перекосилось от ярости.

— Марш в кухню выключать свет! — прорычал он, и я повиновалась.

Следом за мной вышла мама.

— Лора, солнышко, постарайся не ссориться с бабулей, — попросила она.

— Это я-то ссорюсь с бабулей?! Она сама со всеми ссорится! Мы скупердяйничаем, недовешивая сливочное масло, и это, считает она, нормально, а когда продавец говорит, сколько стоит цыпленок, он хочет, видите ли, нас облапошить! Пастора шьет себе новое платье? Ясное дело, она шлюха. Чужую точку зрения бабуля ни в грош не ставит!

Мои слова поразили маму в самое сердце.

— На самом деле бабуля всю жизнь была добра к людям, — сказала она. — В Первую мировую войну наши родственники часто посылали нам из Венгрии посылки, и бабуля готовила еду на всех фишабендских ребятишек.

Заперев магазин, Пауль позвал меня прогуляться. Заметив сеньору Молинас, в такт меренге качавшуюся в кресле вместе с дружком-полицейским, он приветливо сказал: «Buenas noches [85] », отвесил поклон La Viuda, доктору Пересу и юной Хуаните, прохлаждавшимся на galeria. Мы шли по улице мимо весьма солидных магазинов, миновали кинотеатр, почту и вскоре оказались в небольшом, четко распланированном квадратном сквере. Там мы остановились, чтобы посмотреть церемонию спуска флага, — ее проводили ежедневно на закате солнца. Зашли в китайский ресторанчик на углу, съели по порции мороженого. В сумеречном воздухе повеяло свежестью. Мы повернули обратно.

85

Добрый вечер (исп.).

— Мама говорит, что я не должна ссориться с бабулей, — начала я. — Но бабушка бывает совершенно несносной. Она считает, что вправе нами командовать, но стоит сказать хоть слово поперек, она смертельно обижается и сутки напролет молчит.

— У твоей бабули есть признаки паранойи, — заметил Пауль. — По-видимому, ей с самого детства мерещилось, что сестры сговорились всячески ее третировать.

— Вот-вот, и сестры! И дети! Весь мир против нее! Однажды в Вене мы встретили бабулю в Kaffeehaus. Она отдыхала в Бадене или где-то еще и только что вернулась в столицу. На ней были, как сейчас помню, светло-серый шелковый костюм в черную крапинку и шляпка набекрень. Выглядела она изумительно — не наша фишабендская бабуля в фартуке и сетке на волосах, а совсем другой коленкор. Рядом сидели тетя Иболия, Сари и дядя Писта… Словом, куча родственников, и бабуля описывала им свою жизнь на курорте: сетовала на фрейлейн Н., которая жутко надоела ей своими россказнями о любовных победах, на фрау Как-Там-Ее, у которой декольте было чуть ли не до пупа, и на одного антисемита, который даже не здоровался по утрам. Вдруг бабуля улыбнулась и добавила: «А еще там были горы и деревья». Слушатели так и покатились со смеху. Нет, правда, Пауль, она в самом деле уверена, что, за исключением родни, все поголовно носят за пазухой нож, чтобы ограбить нас и зарезать.

— Если вспомнить, что всего лишь шесть лет назад бабуля жила под нацистами, а на старости лет оказалась среди людей, лопочущих на непонятном ей языке, ничего тут странного, милая Лора, нет. А вон и она.

Мы свернули на нашу улицу и увидели бабушку; она стояла на galeria, озираясь по сторонам; бледное лицо осунулось, в глазах ужас.

— Я понятия не имела, куда вы ушли, — сказала она. — Думала, что-то стряслось.

—

Что это Пастора делает на galeria? — утром следующего дня спросила бабушка. — Она подметала ее битых полчаса.

— Стоит, опершись на перила, и беседует с торговцем курами, — сказал Пауль. — В волосах у нее красные бантики.

— Какая гадость, — заявила бабушка.

— Почему? Мне нравится, когда кому-то весело, — с вызовом заметила я.

Когда Пастора с мрачным видом направилась наверх, я попыталась перехватить ее взгляд, но она не обратила на меня внимания. Когда она сошла вниз, на ее губах играла улыбка, а на груди красовалась черепаховая брошка, которую мне подарили Грюнеры.

— Воровка! Грабительница! — завопила бабушка.

— А может, брошка не моя, — предположила я. — Сама посуди, она приколола ее на самом виду.

Пастора воздела руки к небу и застрекотала по-испански.

— Она говорит, что она — честная женщина, — перевел Пауль. — Говорит, будто нашла брошку в мусорной корзине.

— Скажи ей, что она врунья, — потребовала бабушка.

— Бабуля! Мне эта уродливая брошка сто лет не нужна, — сказала я.

Но на следующий день пропали мои часы.

— Пауль, вызывай полицию, — распорядилась бабушка и заставила Пастору высыпать на стол содержимое сумочки.

— Вот, сами видите, — твердила Пастора. — Ничего нет. Я честная женщина.

— Ты, небось, вчера их украла, — предположила бабушка. — И утащила домой.

— А ты зайди в мой дом! Обыщи меня! — кричала Пастора.

— Пошли, — решила бабушка. — Шевелись, Лора.

Под удивленными взглядами соседей мы с бабушкой шагали за Пасторой, а она торопливо семенила впереди, согнувшись и прихрамывая; тут я впервые заметила, что она хромает.

— Бабуля, пойдем домой, — попросила я.

Знакомые улицы остались позади, мы вступили на незнакомую территорию: дорога с глубокими неровными колеями засохшей грязи напоминала рваную рану; по сторонам стояли лачуги из обрезков досок и рифленого железа, они вполне могли сойти за собачьи будки. Голые младенцы и маленькие длинноногие свиньи бултыхались в канаве, по которой вниз по склону стекали нечистоты. Отовсюду неслись громкие звуки меренги.

Пастора распахнула дверь в одну из лачуг, и мы увидели комнату размером со стенной шкаф, с усыпанным всякой дрянью земляным полом и без единого окна, свет сочился лишь сквозь щели между досками, к которым был прикноплен огромный плакат с фотографией Бетти Хаттон [86] . Такую фотографию я видела в журнале «Лайф», который долго валялся в нашей ванной комнате. Кровать Пасторы представляла собой деревянный сундук без крышки, он же, видимо, служил и одежным шкафом, потому что был набит разным тряпьем, словно прилавок в отделе уцененных товаров, ютящемся в подвале универмага. Мне бросился в глаза бабушкин ситцевый фартук.

86

Бетти Хаттон (1921–2007) — американская певица и актриса.

— Что за бред, — сказала я. — В этом ворохе я копаться не стану.

Мы вышли из лачуги и оказались, судя по всему, в кухне Пасторы, потому что там на трех почернелых кирпичах стоял наш жестяной кофейник, полный тухлой воды.

— Куда ты спрятала часы? — кричала бабушка, тыча пальцем в мое запястье. — Хочешь, чтобы я пошла в полицию? Policia? Si? Policia?

— Si, si, la policia, — поддакнул неизвестно откуда взявшийся торговец курами. — Hay justicia aqui. Ella, — он указал на мою бабушку, — le hace accusacion a esta senora, — и он указал на Пастору, — de robar. Son testigos ustedes! — Он обвел указательным пальцем кучку собравшихся малышей и поросят. — Es testigo usted! (Но и здесь есть правосудие. Она обвинила эту даму в воровстве. Вы свидетели! Ты — свидетель!) — И он ткнул пальцем в меня. — La policia, si, si, si! — визжал он, так близко подступив ко мне, что волей-неволей пришлось глядеть в черную пещеру его беззубого рта.