У чужих людей
Шрифт:
— Дела не так уж и плохи, — успокоил нас доктор Перес, — но мы подержим его в постели. И ни под каким видом не ходить по лестнице — ни вверх, ни вниз!
— Слышишь, Йосци? — спросила бабушка.
Дедушка разгладил усы:
— Ja so, но сейчас мне гораздо лучше.
— Я вам сам скажу, когда действительно станет лучше, — отрезал доктор Перес и подмигнул мне с плотоядной ухмылкой, видимо, считая, что любая женщина жаждет именно таких знаков внимания.
Днем, когда начался наплыв покупателей, мама попросила меня посидеть с дедушкой.
— Много народу сейчас в лавке? — спросил он.
—
— Ja so, — проронил дед.
Мы сидели и смотрели друг на друга. Я пожалела, что не захватила с собой книжку.
— Расскажи что-нибудь, — попросила я. — Правда, что тебя возил в школу атаман разбойников?
— Да, до тринадцати лет. А как стукнуло тринадцать, отец отправил меня в Вену, в магазин тканей — учиться на продавца. Владельца звали Бенедик, он племянник твоей бабули. Он нас и сосватал, но это случилось позже, много позже.
— И что входит в обязанности ученика продавца?
— Перед открытием магазина он должен аккуратно разложить товар на полках, навести порядок. Еще он обслуживает клиентов и доставляет покупки на дом. Нас, учеников, было трое: мальчишка из нашего села по имени Писта, затем Карл — парень из Вены, постарше нас, — и я. Каждый день в пять утра Карл с Пистой стягивали с меня одеяло, чтобы я встал и развел огонь в плите.
Дедушка добродушно усмехнулся, вспоминая проделки молодости.
Я представила себе комнатку позади магазина, полки, заваленные коробками и тюками тканей, — в точности как кладовая в дедушкиной лавке в Фишабенеде, но там, однако, не было трех кроватей. Вспомнилась зима, за окном темень, на часах всего пять утра, плита еще не растоплена… Но тут вошла мама с подносом в руках: она принесла дедушке ужин.
— Ты так занята, — посочувствовал дед. — Лучше бы я спустился. Мне уже гораздо лучше.
— Папочка, ты же слышал, что сказал доктор!
Тем не менее, когда утром Пауль пошел отпирать лавку, он увидел, что на стремянке стоит отец, полностью одетый, и возводит аккуратную пирамиду из банок с кофе.
Пауль страшно рассердился. Он помог отцу спуститься и повел его наверх, приговаривая:
— Прошу тебя, иди, пожалуйста, медленно — как можно медленнее.
После этого мы ни на минуту не оставляли дедушку одного. По утрам у него дежурила мама. Она помогала ему заучивать слова из учебника испанского языка. Закончив стряпать, на смену маме поднималась бабушка. Помню, как я стояла внизу возле лестницы, прислушиваясь к тому, что делается наверху: я никак не могла себе представить, что они могут друг другу говорить. И услышала: «Setz dich. Сядь, Йосци. Я взобью тебе подушку». Днем в магазине работала бабушка, и тогда наступал мой черед сидеть с дедушкой.
— Ну-ка, расскажи мне, почему потребовался кто-то третий, чтобы свести тебя с бабушкой?
— Потому что я все время работал в магазине и копил деньги, чтобы открыть собственную лавочку, — ответил дед.
— Дедуля, а ты помнишь, как впервые увидел бабулю?
— Конечно. В тот день Бенедик повел меня наверх, в хозяйскую квартиру. Твоя бабуля сидела у окна, держала на коленях одного из малышей. И все время пристально наблюдала за мной большими черными глазами. Волосы у нее были тоже черные, как у цыганки. Бабуля твоя всегда была хорошей женой. А уж дела в лавке вела превосходно.
— Эй, дедуля, ты зачем встаешь с кровати?! — воскликнула я. — Куда
— Просто решил отворить ставни.
— А меня почему не попросил? Это двор семьи Молинас, да?
Прежде я видела соседей только на galeria, всегда при параде; во дворе же они держались куда более раскованно. Вдоль розовых стен, обрамлявших квадрат утрамбованной земли, стояли алые горшки с цветами, посреди росло лимонное дерево. Под ним сидела сеньора Молинас и расчесывала волосы Америке-Коломбине. Мерседес огромным веником подметала двор, нелепо мотая головой, чтобы отвлечь малышку, норовившую увернуться от гребня.
— Ты помнишь, детка, наш двор в Фишабенде? — спросил дедушка.
За ужином я поинтересовалась, помнит ли бабушка тот день, когда впервые увидела дедулю.
— Да, — ответила бабушка. — Мой отец попросил Бенедика, моего двоюродного брата, подыскать мне мужа, потому что мне уже было двадцать четыре года. А я ведь могла бы выйти за Миклоша Готтлиба… —Бабушка пожала плечами и неуверенно кивнула. — Он очень хорошо одевался. Красавец, всегда с какой-нибудь девушкой. Однажды он мне сказал: «Фрейлейн Роза, я из тех мужчин, которые не могут жить без женщин, но сами видите: я всегда возвращаюсь к вам». И все же я не стала с ним разговаривать. А он женился только через четыре года после того, как я вышла за Йосци. И жену его тоже звали Роза.
— Ты помнишь, каким был дедуля в те времена?
— Да. У него был тяжелый характер.
— У дедули? Тяжелый характер?!
— Через неделю после свадьбы я велела ему взять взаймы денег и накупить на них товару, да побольше. А он швырнул в меня чернильницу. Aber ich hab’ ihm’s Wilde abig ‘raumt, — с чистейшим австрийским выговором сказала бабушка, что означало: «Но этим его взбрыкам я быстро положила конец».
— Все же не забывай, Muttilein, — вступила в разговор мама, — после смерти твоей матери папа взял к себе Ферри, а потом, когда Иболия развелась с мужем, взял и ее. И когда дедушка тоже переехал к нам, папа относился к нему очень по-доброму.
Выслушав этот перечень мужниных заслуг, бабушка лишь кивнула и пожала плечами.
— Да, он не пил и не играл в азартные игры, — сказала она. — Миклош Готтлиб-то ведь пил. Как-то я заглянула в магазин проведать отца и застала их с Миклошем в комнате позади лавки: они распивали вино. Роза Франкель — даром что жена — Миклошу совсем не подходила. Но и я не очень-то подходила Йосци. И ни одному мужчине не подошла бы, — она резко отмахнулась, будто решительно отодвигала от себя тарелку или отметала неприемлемое предложение.
В среду пришла сеньора Родригес. Мама дала ей последний урок: Родригесы возвращались в город, а на Рождество намеревались уехать назад в Сантьяго. Она принесла баночку джема из апельсинов, выращенных в ее саду: «Это для бедного господина Штайнера».
Вечером пришли Грюнеры, чтобы посидеть с моим дедом.
— Что за нехорошие слухи про вас ходят? — спросили они.
— Ja so, — промолвил дед.
— Мы получили письмо от Фрайбергов, — сообщила фрау Грюнер. — Представляете, бедняжка Эрна сломала ногу, и Зиги вынужден за ней ухаживать. Она пишет, что ее сестра много занимается сыном, а тот ей нахально дерзит. Зиги просит прислать ему черепаховых заколок — он затевает предприятие по импорту и экспорту товаров. В своем хоровом клубе он завел было речь о нацистах, но его голосистые приятели не могут разговаривать ни о чем, кроме русских.