У подножия Саян
Шрифт:
— Разве она поедет? Сама знаешь, — перекладывая трубку из одной руки в другую, ответил старик и, помолчав, добавил: — Тяжело нам, даже в юрте не управляемся. А к врачу поедешь — дома кто? Скот без присмотра не оставишь. — Он затянулся и как бы подытожил: — Вот так, дочка. Если ты не поможешь, наша бедная мать...
Она медлила, как бы проникая в услышанное, отыскивая в нем тайный смысл.
— Конечно, конечно... — сказала она совсем неуверенно.
— Сегодня и поедем, — облегченно вздохнул старик и поспешно добавил: — У меня уж и билеты есть. Ты пока собирайся, а я пойду. Как же мы к матери,
Отец ушел. Вскоре вернулись подруги.
— Что? Как? — Обступили Анай-кыс.
— Домой мне надо, — ответила она тихо.
— Надолго? Когда вернешься?
— Не знаю...
Больше говорить она не могла. В горле встал комок, вот-вот расплачется.
«Разве есть на свете кто-нибудь дороже матери? — думала девушка. — Разве может она не поехать, когда матери нужна ее помощь?! А станет ей лучше — вернется к учебе, к подругам. Догонит».
В дверях показался отец со множеством свертков. Анай-кыс поднялась, попрощалась со всеми, сказав, что, если не вернется через неделю-две, пусть сдадут ее книги и постель, и, опустив голову, вышла.
Автобус еще не выехал за город, а народу уже набилось до отказу. Входившие на остановках устраивались прямо на мешках и чемоданах, которыми был завален проход. Те двое, что едва протиснулись на последней остановке, в огромных меховых дохах с двумя огромными собаками, сразу задымили, громко переговариваясь. Вскоре весь автобус наполнился табачным дымом, запахом перегара и псины. Нечем стало дышать.
Анай-кыс с головой спряталась в воротник пальто и сделалась похожа на ежа. Никто ее не видел в этом дымном автобусе. Она погрузилась в свои мысли, а они текли и текли, как воды ручейка...
Ее отец, Ховалыг Сандан, вступил в колхоз «Шивилиг» и, сколько она помнит отца, всегда старался припрятать лишний скот от переписи. На какие уловки только не шел! Отказался жить в селе на центральной колхозной усадьбе, а чтобы построить там дом — и не помышлял! «Там глаз много, подальше от них». Когда на собрании говорили о переходе к оседлой жизни, он затихал, как суслик, спрятавшийся под глыбой камня. При случае между стариками говорил: «Пусть молодые счастливые в домах да селах живут, а уж мы, старики, в юртах свой век доживать будем да скот пасти».
И Ховалыг Сандан пас бычков, которых потом колхоз сдавал на мясо. Эту работу он выполнял всю жизнь. Был гостеприимным, особенно когда к нему наведывались таргалары — колхозное начальство. Уходили довольные, разговорчивые, ни словом не обмолвясь о тех бычках, которых он держал сверх нормы. Так что по переписи выходило всегда у Сандана все в порядке.
Мать Анай-кыс, тетушка Шооча, что в переводе означает замок, была неразговорчива. На людях она часто стонала, зато зимой и летом — круглый год управлялась с трудной работой пастуха-скотника, успевая ходить за колхозными и своими бычками, даже когда мужу случалось быть в отъезде.
Поначалу, окончив восьмилетку, Анай-кыс помогала родителям ходить за скотом, но не могла же она все время оставаться с ними и кочевать с места на место. Она отправилась в правление колхоза и попросилась на ферму, где не хватало доярок.
Через несколько месяцев
Тогда-то она подружилась с новым агрономом Эресом, он вернулся из Кызыла после окончания техникума. Обычно Эрес дожидался, когда доярки закончат вечернюю дойку. Он подходил к Анай-кыс, и они шли куда-нибудь, собирали на лугу ягоды или бродили по тайге, и говорили, говорили... Весной во время пахоты и сева и осенью, когда убирали урожай, Эрес надолго исчезал и на ферме не появлялся. Анай-кыс не знала покоя, чего-то ждала. Вокруг нее уже посмеивались, спрашивали, скоро ли свадьба.
Узнали об Эресе и ее родители, после чего тетушка Шооча стала чаще жаловаться на здоровье. Несколько раз вызывали дочь домой: не управляются со скотом. Но Анай-кыс не могла бросить ферму и все откладывала. Конечно, она догадывалась, куда ветер клонит траву: Эрес сын бедных стариков, у которых всю жизнь скота не хватало. Теперь вот он выучился, стал агрономом. Но родители ее ничего не хотели знать ни о его работе, ни о его чувствах. Они мечтали иметь зятя, который бы вместе с ними ходил за скотом. Неизвестно, о чем еще они думали.
А потом Эрес ушел в армию. Она обещала ждать. После его отъезда мать стала меньше жаловаться и хворать. Анай-кыс больше домой не вызывали.
Письма от Эреса приходили часто. Он рассказывал ей о своих новых товарищах, о службе, расспрашивал о делах в колхозе. «Хорошо быть дояркой, но лучше быть дояркой образованной. Техника, агронаука, которые придут завтра, потребуют знаний», — писал Эрес.
И Анай-кыс решила учиться, поступила на ветеринарное отделение сельскохозяйственного техникума, того техникума, который окончил до армии Эрес. Заведующий фермой Сергей Тарасович Петренко, или, как его называли тувинцы, Сергей-оол, советовал ей поступить именно на это отделение. А она очень уважала таргу Петренко. Это благодаря его настойчивости и инициативе их ферма была одной из лучших в Туве.
— Смотри, выучишься — свой колхоз не забывай, — сказал, пряча улыбку, председатель Докур-оол. — Скоро Эрес вернется, мы его отсюда не отпустим.
Это была шутка, но она встревожила Анай-кыс: про них с Эресом знают даже таргалары.
Успешно окончен первый курс. Анай-кыс — студентка второго курса. Приближалась зимняя сессия, и вот... за ней приехал отец...
Автобус остановился, все стали выходить: райцентр Шагонар. Было уже темно, и они решили заночевать у знакомых отца.
— Как мы дальше поедем? — Спросила Анай-кыс, проснувшись рано утром.
— Не знаю, будет что-нибудь попутное, — отвечал отец.
В его голосе Анай-кыс не уловила никакой озабоченности, будто он и не спешил добраться до дому. Молча курил, потом долго пил чай, и Анай-кыс было неловко за него, что он так спокойно распивает в чужом доме, однако торопить его не посмела.
— Дорога долгая, попей еще чаю, — спокойно говорил он дочери и снова тянул из пиалы, будто был у себя в юрте.
Вдруг дверь отворилась и на пороге показался молодой человек в мерлушковой шубе с зеленым чесучовым верхом, большими блестящими пуговицами. На ногах новые черные валенки. Он поздоровался.