У подножия Саян

Кудажи Кызыл-Эник

— Дед, чему ты смеешься?

— А ты удивился, когда я вдруг стал слышать? А? — Мыйыс-Кулак снова наполнил рюмки, поднял свою и повторил: «Пусть наше дело спорится».

Мыйыс-Кулак вдруг закрыл лицо черными, как стропила продымленной юрты, руками и затрясся.

— Дед, что с тобой? — встревожился не на шутку Угаанза. — Слух у тебя появился. Чего же теперь горевать тебе?

Мыйыс-Кулак погладил чуб Угаанзы.

— Ничего ты не смыслишь, сынок. Понял все, когда б просидел тридцать лет словно рыбка, зарывшись в песок... — Старик грохнул кулаком по столу, лицо его перекосилось. — Постарел я, постарел...

Вернуть бы молодость! — Мыйыс-Кулак заскрежетал зубами, словно конь, которого неожиданно взнуздали.

Мыйыс-Кулак снова схватился за бутылку.

— Чего же зря пить? — Спросил Угаанза, стараясь разговорить деда. — Мужчина пьет, когда в нем злоба клокочет, когда его девка обманывает и когда дело облаживает. А мы за что?

— За дело.

— За какое же дело, если не секрет?

Он поднял глаза — весь облик старика, дышавший гневом и властностью, казался пугающе-незнакомым.

— Твоя работа такая, — раздельно, с хрипотцой сказал дед. — Завтра вечером, когда будешь возвращаться, одну из коров привяжи где-нибудь подальше в лесу; чтобы никто ее не нашел.

— Это все?

— Да, остальное скажу завтра.

— А если отец приедет?

— Завтра они не приедут. Иди спать. О том, что дед твой стал слышать, знаешь только ты один, учти...

Угаанза долго не мог заснуть. Он начинал трезветь. Почему Мыйыс-Кулак перестал притворяться? Почему вспомнил о своей молодости? Откуда он знает, что отец с матерью завтра не приедут? Для чего ему понадобилась эта корова?

Угаанза провел беспокойную ночь. Рано утром его разбудил Мыйыс-Кулак.

...Такого длинного дня в жизни Угаанзы еще не было. Еда на ум не шла, он просто не чувствовал голода. Весеннее солнце повисло в небе, словно привязанное. «Обрубить бы эту невидимую веревку», — подумал Угаанза и взглянул на тороку — там висел аркан. Этим арканом он должен был привязать к дереву чужую корову. Для чего — неизвестно... Сердце у него замирало.

В село Угаанза приехал затемно. У третьего дома его встретили хозяева «пропавшей» коровы.

— Целый день искал, во рту крошки не было. Вы не беспокойтесь, завтра найду, — успокаивал он их.

Дома было так же темно, как вчера.

Угаанза торопился, чтобы поскорее узнать, что скажет дед. Когда вошел в комнату, Мыйыс-Кулак коротко кивнул:

— Поспи!

Угаанза, как подкошенный, повалился на кровать и проспал до утра. Проснулся от толчка в бок.

— Эрес выезжает сегодня? — спросил Мыйыс-Кулак.

— Да. А что?

— Спрячь это, — сказал Мыйыс-Кулак и сунул ему сверток. — Это твое счастье, — продолжал старик. — Всю жизнь собирал, для тебя собирал. На твой век хватит...

«Деньги», — догадался Угаанза и положил сверток в нагрудник. Сидел ошалелый, растерянный.

Мыйыс-Кулак снова заговорил:

— Ты сейчас поедешь будто бы искать корову, а сам подавайся вверх по Агылыгу и там где-нибудь за скалой заляг. Эрес поедет на мотоцикле. Наверное, с этой кралей.

Угаанзе стало трудно дышать. Тогда, в горах, он объяснил себе неприступность Долааны ее верностью памяти мужа, все еще ждал, надеялся — время возьмет свое. Доходившие до него слухи об отношениях Долааны и Эреса больно резали сердце. Он пристально, исподтишка наблюдал за обоими, стараясь убедить себя, что между ними дружба, не больше. Но сейчас

всплыли в памяти подробности: каждый шаг, улыбки, которыми обменивались Эрес и Долаана, представали в новом свете. Сомнений не было. Он сжал зубы, все в нем перевернулось, как от внезапной боли.

Что делать?!

— Вот так-то лучше. Будь мужчиной. — Мыйыс-Кулак вложил в руки Угаанзы револьвер. — Эрес сам нашел этот наган в горах. Он там был спрятан. Понятно?

Голос Угаанзы дрогнул.

— Не могу.

— Может, ты на себе захотел ее испытать? — Глаза старика налились кровью. — За дело. И — не трусь! Об этом знают только двое — ты и я. После обеда это будешь знать лишь ты. Ты молод, с деньгами. Счастье в твоих руках... Эрес кое-что стал подозревать. И Дажысан косо смотрит. А вчера возле дома вертелся участковый, бедой запахло. От нее уже не уйти. Но и этому ублюдку не жить. Убрать его, а заодно и эту потаскуху. Стрелок ты, конечно, никудышный, подумай, как их остановить, и тогда — в упор...

— А... куда же мне скрываться?

— Ты что, совсем глуп? Никуда... Отвяжешь корову и въедешь в поселок с горловым пением, будто знать ничего не знаешь. Торопись, светает уже!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

День, которого так долго ждал Эрес, наступил. Два трактора колхоза «Чодураа» отправлялись в верховье Агылыга. Эрес тщательно к этому подготовился, составил график доставки горюче-смазочных материалов, семян и заставил Кончука расписаться под ним. Механизаторы были отличными ребятами. Долаану он брал с собой. Тетушка Тос-Танма была назначена поваром.

Вечером в конторе накоротке посовещались. К двум тракторам решили присоединить «Беларусь» с сеялкой.

Утром Эрес объехал на мотоцикле свою команду, торопя в дорогу. Хотелось сегодня же не только доехать до места, но и поднять первую борозду.

Стояло ясное безветрие. По небу медленно плыли перистые облака. Лето вступало в свои права.

Тетушка Тос-Танма тряслась позади колонны в одноконной тележке, доверху нагруженной продуктами. И когда трактористы остановились у ручья заправиться водой, она лихо обогнала их, поднимая тучу пыли.

Уже близка была сумеречная теснина, когда сзади послышался шум мотоцикла. Она догадалась, что едет Эрес, свернула с дороги и стала ждать. Утреннее солнце слепило глаза. По ущельям стекал туман.

Через минуту она уже разговаривала с Эресом и Долааной.

Склоны Агылыга были покрыты цветущим багульником, привольно качавшимся на ветру. Тетушка сорвала куст, уткнулась в него лицом.

— Ох, что за чудо, просто захмелела я. — Покачав головой, добавила с грустью: — В девках ходила, некогда было красотой любоваться.

Тетушка Тос-Танма отломила ветки. Одну протянула Эресу, другую — Долаане:

— Пусть ваша жизнь будет такой же нарядной, как эти цветы.

Молодые сели на мотоцикл и рванули вверх по Агылыгу. Тетушка Тос-Танма долго смотрела им вслед.

...Дорога вела вдоль пенистого Агылыга. В узких местах серели мостики из бревен. По обоим берегам реки росли ива, тальник и черемуха. Набухали почки, и от этого кусты, купы тополей издали казались окутанными зеленой дымкой. Чем выше в горы, тем чаше попадались лиственницы. Кое-где маячили изумрудные конусы елей.