У роз нет запаха и вкуса

Болейн Лея

Самсур слушал это. Хриплое с присвистом дыхание Мортона, моё — сиплое и сдавленное, и эти шлепки, запах спермы, когда он кончил мне на спину. Многим позже мы иногда встречались в Койнохолле, и я могла бы узнать, почувствовать взгляд Шнайда из тысячи других, хотя мы не обменялись с ним и парой слов.

Шнайд был не единственным, кто присутствовал при наших супружеских случках. Второй излюбленной кандидатурой в наблюдатели Мортон избрал леди Элону Крийшентвуд, свою богобоязненную кузину. В отличие от похотливо наблюдающего Самсура, периодически недвусмысленно потирающего пах, леди Элиза сидела, не шевелясь, беспрестанно шевеля губами и осеняя себя круговым знамением. Однако и она

не отводила глаз, вероятно, подчиняясь приказу мужа. Отныне без смотрящего на нас человека не проходил ни один акт соития, подозреваю, что это было непременным условием для самой возможности его выполнения.

И вот теперь Мортон был один.

Против всякого здравого смысла это не обрадовало меня.

Напугало ещё больше, как и любая перемена.

И я не сдержала дрожи, когда супруг протянул руку, ухватывая меня за рукав и отрывисто бросил:

— Иди за мной.

Глава 3

Мы спустились на второй этаж в полном молчании. Дорогие магические светосферы Мортон, проявив необычную для себя прижимистость, регулярно использовал только в кабинете и в жилых комнатах. В отсутствие гостей — юный хлыщ, видимо, был не в счёт — в коридорах горели обыкновенные тусклые масляные лампадки. И сейчас я шла за Мортоном в ночном полумраке Койнохолла, как приговорённый к казни на эшафот.

На муже были мягкие кожаные домашние туфли и тяжёлый тёмно-зелёный бархатный халат длиной до щиколоток. Двигался он, несмотря на некоторую грузность, быстро и бесшумно, а вот у моих туфель имелись невысокие каблучки, и их цоканье по каменным плитам в общей тишине разносилось, казалось, по всему дому. Внезапно Мортон остановился и резко развернулся, а я почти что врезалась в него. Халат слегка разошёлся на его груди и в разрезе можно было лицезреть омерзительно густую поросль тёмных волос. Похоже, никакой другой одежды на нём не было.

— Сними обувь.

Я повиновалась, приученная за шесть лет быть послушной и подчиняться сразу. Ступни мигом заледенели от соприкосновения с холодным камнем пола.

К счастью — впрочем, в данном случае этот оборот был неуместен — идти пришлось недолго. Мы остановились перед дверями в одну из гостевых спален, и я поняла, куда, точнее, к кому вёл меня Мортон. Поняла, но не успела осмыслить: муж схватил меня за руку так, что едва не треснула кость. Наклонился, опаляя шею горячим дыханием, в котором мне почудился аромат аниса и спирта. Несколько бутылей крепкой анисовой настойки всегда стояли у Мортона в кабинете.

— Ни звука.

Я и так молчала, но теперь и вовсе сжалась, пытаясь дышать как можно тише. Мортон медленно поднёс ладонь к замочной скважине — и замок, отзываясь на безмолвный приказ хозяина, тихо, но отчётливо щёлкнул. Мортон кивнул мне, беззвучно открывая дверь — петли были хорошо смазаны.

Он уже готовился к чему-то такому и заранее подготовил петли и замок?

Внутри было темно, но луна светила в окно с распахнутыми портьерами, и я прекрасно видела лежащего на просторной кровати мужчину. Одеяло чуть сбилось набок, светлые волосы разметались по подушке. На нём были короткие домашние штаны, голая грудь и поджарый живот оказались безволосыми, гладкими.

Кажется, он спал.

Спал?!

Я смотрела на мальчишку Вильема, безмятежно и крепко спящего, чувствуя себя отвратительно, стыдно. Одной рукой он приобнимал подушку, прижимая её к себе, как ребёнок мягкую игрушку. Его дыхание было беззвучным и ровным, мерно вздымалась грудь.

От него веяло силой юности, сокрушительной силой здорового, молодого и крепкого тела. Всё — от пальцев ног до макушки — было красиво естественной

живительной красотой. Луна то скрывалась в облаках, то обнажалась, по лицу и телу спящего пробегали тёмные и светлые полосы. И на мгновение я забыла о Мортоне, забыла о том, насколько высокомерным и порочным показался мне этот мальчишка во время нашей первой встречи. Сейчас я любовалась им как произведением искусства.

Пока руки Мортона не накрыли мою грудь, заставив меня вздрогнуть, окаменеть.

Его «ни звука» всё ещё громыхало в ушах, когда Мортон подтянул мой халат, связав его узлом на талии, и я почувствовала, как его тело, действительно обнажённое под халатом, вплотную прижалось к моему сзади. Муж чуть подтолкнул меня вперёд, заставляя ладонями опереться о небольшой столик, стоящий в изножье кровати спящего мальчика.

Ни звука…

Какой стыд, какой позор могли бы перекрыть то, что я и так проживала год за годом взаперти Койнохолла? Какое мне дело до того, что почувствует этот лощёный хлыщ, если увидит нас тут? Он младше Мортона, но, похоже, из того же теста. Возможно, как и камердинеру, ему будет приятно происходящее. Его так легко представить с чувственно-пошлой, такой понимающей улыбкой на узких бесцветных губах, с рукой, оглаживающей член под такое бесплатное зрелище…

И всё-таки мне было стыдно. Омерзительно стыдно. До того, как стать женой Мортона, я вела довольно уединённый образ жизни, в котором не было место мужчинам, а фантазии не заходили дальше неглубоких поверхностных поцелуев… Мужу явно не нравилась моя пассивность и попытка отстраниться. Очевидно, в его-то фантазиях я должна была возбуждаться от присутствия наблюдателя не меньше, чем он сам.

Я чувствовала прижатое сзади тело Мортона лучше, чем своё собственное. Его плоть, ещё достаточно мягкую и вялую, его небрежно скользящие по моей спине и бёдрам пальцы, словно он раздумывал над чем-то, не имеющим непосредственного отношения ко мне… Потом он обхватил одной рукой меня за шею, заставляя прогнуться в пояснице и одновременно подтягивая мою голову к своей. Губы прижались к уху.

— Ни звука, или он проснётся. Проснётся и будет смотреть на тебя. На нас. Не издавай ни звука, ни писка, ни стона. У него, наверное, чуткий сон… Не закрывай глаза. Смотри на него, следи. Но ты же не сможешь удержаться, верно? Он услышит твоё дыхание, проснётся и увидит всё, до мельчайшей подробности. Как я вхожу в тебя, медленно, а потом быстрее, увидит, как ты закусываешь губы, если тебе больно, как трясётся от каждого моего толчка твоя грудь, как соски твердеют и становятся маленькими, точно ягоды, как ты сжимаешь живот, когда я в тебя кончаю, как течёт моя сперма по твоим бёдрам. Он увидит, что ты притворяешься, маленькая лгунья, ты назло мне притворяешься, что тебе это не нравится, он обязательно это поймёт и увидит…

Мортона заводили собственные речи, половину фраз из которых я просто пропускала мимо ушей, стараясь разглядеть узор на висящем на дармасский манер на стене ковре. Орнамент из красных, зелёных и синих овалов и треугольников, переходящих друг в друга на манер звеньев одной цепи… Я почувствовала, как уже затвердевший член мужа прижимается ко мне, почувствовала его бесцеремонное распирающее давление и бросила невольный взгляд на Вильема.

Как же он был… хорош. Нельзя мужчине быть таким красивым. Впрочем, пока мальчишка ещё был в том восхитительном состоянии юношества, которое не содержало в себе всего того подавляющего мужского, чем был переполнен Мортон. Мортона, мускулистого, высокого и тяжёлого, тёмного и угрюмого, старше меня на целых двадцать пять лет, я боялась, просто потому, что без оружия никогда не смогла бы с ним справиться. Исключено.